Три модели развития России

Одновременно царское правительство по совету Витте санкционировало централизацию железнодорожного строительства - ведущей в то время отрасли промышленности, - и соответственно эксплуатации железных дорог. Русский капитал жаждал захвата новых рынков Средней Азии, Польши, Финляндии. На этой почве состоялась как бы негласная сделка между правительством и капиталом: «Вы поддерживайте нас против конституционалистов, мы же, со своей стороны, будем охранять вас от конкуренции западноевропейских товаров». «Наши купцы постоянно говорили о «стратегии», а наши полководцы об «интересах торговли» - иронизирует Плеханов. [84]

Поощряя, по рекомендациям Бунге и Витте, промышленное развитие, Александр ощущал противоречивость этого процесса, порождающего новую для России форму противоречий между трудом и капиталом. Отсутствие рабочего законодательства побудило царя взять на себя роль Отца-посредника между предпринимателями и рабочими. В царствование Александра были приняты и первые рабочие законы: об ограничении работы малолетних, о воспрещении ночного труда женщин и детей, введена фабричная инспекция с достаточно широкими полномочиями надзора за деятельностью хозяев и рабочих. Однако складывающиеся в стране новые производственные отношения, как в промышленности, так и в сельском хозяйстве, все больше выходили из-под патримониального контроля самодержавия. Они требовали иных, либерально-правовых форм управления. Подтверждением тому стали нарастающие стычки между рабочими и хозяевами, в частности крупнейшая для того времени стачка на морозовских мануфактурах в Ивано-Вознесен- ске. Подтверждением тому стал и страшный голод 1891- 92 гг. в богатой сельскохозяйственной стране. Разрыв между развивающейся под эгидой государства промышленностью и все еще не преодолевшей крепостнических отношений разоряющейся деревней усиливался.

В целях преодоления нарастающего противоречия была произведена смена идеологического курса. Не срабатывающую более идеологию официальной народности дополнила идеология «России для русских», призванная усилить «духовное единение нации». И она действительно способствовала активизации самых низменных инстинктов людей, выбитых из своего привычного социального состояния. Впрочем, шовинизм в равной мере проявлялся как в низах деклассированного общества, так и на самом высшем уровне царского окружения. Выражением национальной политики самодержавия стала откровенная русификация национальных окраин, распространявшаяся и на более развитые, чем Россия, Польшу и Финляндию. Этому соответствовала оголтелая шовинистическая кампания в бульварной и проправительственной прессе. Разжигание националистических страстей привело к еврейским погромам, к столкновениям на национальной почве.

Александра III иногда называют царем-миротворцем. При нем действительно не велось крупных военных кампаний. Но Плеханов не видит в этом заслуги царя: «Он лишь пожинал плоды франко-германской войны 1870-1871гг, бросившей Францию в объятия русского царя». [85] Франция в своем противостоянии Германии возлагала большие надежды на дружбу с «северным колоссом». В результате активности французской политики в этом отношении Россия оказалась втянутой ко многому обязывающий союз «Сердечного согласия» с Францией, вскоре переросший в тройственный империалистический союз - Антанту. Так в царствование «царя-миротворца» была заложена неизбежность участия России в империалистической войне в самых невыгодных для нее условиях.

Однако в эпоху царствования самого Александра III, казалось, еще ничто не предвещало скорого конца Российской империи. Многие историки, в том числе современные, считают царствование предпоследнего Романова самым спокойным, едва ли не образцовым. Естественно возникает вопрос: почему Александру III так легко удалось осуществить целую серию контрреформ? Конечно, в этих начинаниях его поддерживала бюрократическая олигархия, а также масса мелких и средних помещиков, рассчитывавших на восстановление своего пошатнувшегося положения. Не удовлетворенным предшествующей реформой оставалось и крестьянство: слишком малыми оказались наделы и слишком большими выкупные обязательства, свои надежды оно связывало с «добрым царем». Основная масса фабричных мастеровых - вчерашних обезземеливших крестьян, так же уповала «на царя как родного отца», как поется в народной песне. И нарождающийся капитализм видел залог своего процветания в государственных заказах и покровительстве царя. Таким образом, политика контрреформ молчаливо исходила из столь же молчаливой (пока) поддержки или, во всяком случае, сочувствующего нейтралитета различных слоев населения.