Три момента взрыва (сборник)

Выйди я из башни на улицу и ступи обеими ногами на здешнюю землю – что мне запрещено, – то им пришлось бы исполнить приказ, и мне кажется, они сделали бы это без радости. Плакать, конечно, тоже не стали бы, просто сказали бы что-то вроде: «Эх, старый раб! Зачем ты так? Что вот теперь с тобой делать?» или «Эх, старик! Жалко мне тебя!» Да и потом, заваливая меня камнями или попросту спихивая мое тело в канаву, добавили бы что-нибудь в таком духе. Может, кто и расчувствовался бы, не знаю.

А вдруг бы они задумались: «Неужто он был несчастлив?» Иногда я говорю им о своих старых печалях – сколько бы я ни твердил себе: «Нет, это все твое, вот и держи это при себе, других твои несчастья не касаются, им не надо знать», – все равно иногда вырывается. Трудно все время молчать. Так что, может, кто-нибудь из них скажет: «Когда-то у него был сын, а теперь его самого больше нет» или «Что-то было у него на сердце, у бедного старого раба».

И они вспомнят историю о том, как одного человека забрали из дома, от жены и младенца, когда все только началось. Забрали из селения, которое называло себя городом ради того, чтобы иметь собственного божка. Они с божком и ушли оттуда вместе: бог – как заложник, человек – как раб.

Потом они доложат начальству, что умер тюремщик – мне это слово нравится не больше, чем тебе, но между собой они зовут меня или так, или просто – раб. И будут ждать и выполнять мои обязанности до тех пор, пока не пришлют кого-то мне на смену.

Да, на твоем месте я бы надеялся, что это случится еще не скоро! Представляю, как они будут тебя полировать, эти молодые грубияны, или жечь твои благовония. Ох, горе! Даже смех берет.

Нечего так на меня смотреть. Я не собираюсь идти топтать грязь, хоть и устал от всего порядком.

Ты добрый. Я вижу это по едва заметной косинке в твоих глазах. По той задумчивости, с какой ты смотришь в небо. Что это у тебя в руках – оружие или крюк для ловли зверей? Или шест, чтобы ощупывать им дно ручья?

Я намотал на дерево немного лимонной кожуры. Запах резковат, но, надеюсь, тебе понравится.

Доброй ночи, бог.

Конечно, можно украсть из оружейной какой-нибудь кинжал, но что потом? Мимо солдат ведь не пройдешь. К тому же они теперь вроде как земляки мне.

Из города иногда приходят офицеры. А еще жрецы и предсказатели. Нечасто, а так, если надо устроить новых заложников, провести церемонию, отметить годовщину. Ходят туда-сюда и поют: «Лу, лах, кайя, лу, лах» или что-то вроде. Мелодию давным-давно можно было запомнить, песня почти всегда одна. Но я не хочу. Мне петь не положено. Зато забавно смотреть, как бормочут слова солдаты.

Один раз пришла верховная жрица со жрецом, и они запели другую песню. Стояла жара, несмотря на облака и грозы. Я был почти такой же мокрый, как они, хотя и следил за ними отсюда, из-под крыши; пот лил с меня ручьями, пока я переходил от окна к окну. Они были старые, старше, чем я сейчас, он был весь в синяках, руки-ноги в царапинах, она тяжело дышала, и все же по каменной лестнице наверх, к капитану, они взбежали резво.

Разговаривали в оружейной. Я принес им вино и специально замешкался, чтобы послушать. Боговдохновенные молчали. Жрица упорно смотрела на грозу.

– Мы их догоним, – сказала она.

– Что, прямо всех забрали? – спросил капитан. Она ничего не ответила, и жрец, помешкав, кивнул.

– Они хорошо дерутся, – сказал он.

Мы снова воевали. Это была совсем маленькая война против умирающего порта. Наши батальоны вихрем пронеслись по течению реки и вдоль побережья. Но противники послали к нам своих переодетых лазутчиков. Те убили стражу и забрали наших богов.

– Так это все из-за них? – спросил капитан и показал в окно на горячий дождь. Старый жрец потер глаза и стукнул кулаком по столу. Жрица оскалила зубы.

Встревожился ли я? Так, самую малость. В конце концов, наши боги под надежной защитой, наши солдаты хорошо обучены, наш город укреплен. Я был удивлен, что кто-то сумел их взять.

Но мне было любопытно. Что теперь будет? Неужели всех унесли? И Королеву Богов, и Великого Землепашца, и Того, Кто Расчищает Грязь, и Солдата с Кнутом, и Луну? Всех похитили? Это, наверное, плохо. И даже Духа Города не стало? Как же без них будут воевать наши солдаты? Они ведь не перестанут воевать, думал я. Смогут ли они освободить наших богов? Или придется торговаться? Платить выкуп?

– Ублюдки, – сказала жрица. – Ублюдки и дети ублюдков.

И она запела песню, какой я не слыхал ни до того, ни после.

Дождь лил тогда двадцать дней. Весь урожай погиб. Земля раскисла, в одной деревне вниз по склону холма съехал дом вместе с людьми. Уцелела одна малышка, чья колыбелька каким-то чудом задержалась в развилке дерева – там она и висела, громко вопя, пока ее не сняли.

Сам я этого не видел: все произошло с той стороны, на которую у башни нет окон. Но я слышал, как об этом рассказывали солдаты, собираясь на войну. Здесь они испытывали оружие перед боем. Им на смену прислали другую команду, зеленых юнцов, и те такое тут учинили! Дерево, которое они мне принесли, было совсем сырое и гореть не хотело.