Три мушкетера

Как и предполагал д’Артаньян, миледи, получив письмо, в порыве радости обо всем рассказала служанке; потом, в благодарность за то, что на этот раз Кэтти выполнила его поручение так удачно, она подарила ей кошелек.

Войдя в свою комнату, Кэтти бросила кошелек в угол, где он и лежал открытый; три или четыре золотые монеты валялись на ковре подле него.

В ответ на ласковое прикосновение молодого человека бедная девушка подняла голову. Выражение ее лица испугало даже д’Артаньяна; она с умоляющим видом протянула к нему руки, но не осмелилась произнести ни одного слова.

Как ни мало чувствительно было сердце д’Артаньяна, он был растроган этой немой скорбью; однако он слишком твердо держался своих планов, и в особенности последнего плана, чтобы хоть в чем-нибудь изменить намеченный заранее порядок действий. Поэтому он не подал Кэтти никакой надежды на то, что ей удастся поколебать его, а только изобразил ей свой поступок как простой акт мести.

Кстати, эта месть намного облегчалась для него тем обстоятельством, что миледи, желая, как видно, скрыть от своего любовника краску в лице, приказала Кэтти погасить все лампы в доме и даже в своей спальне. Г-н де Вард должен был уйти до наступления утра, все в том же полном мраке.

Через минуту они услышали, что миледи вошла в спальню. Д’Артаньян немедленно бросился в шкаф. Едва успел он укрыться там, как раздался колокольчик.

Кэтти вошла к своей госпоже и закрыла за собой дверь, но перегородка была так тонка, что слышно было почти все, о чем говорили между собой обе женщины.

Миледи, казалось, была вне себя от радости; она без конца заставляла Кэтти повторять мельчайшие подробности мнимого свидания субретки с де Вардом, расспрашивала, как он взял письмо, как писал ответ, каково было выражение его лица, казался ли он по-настоящему влюбленным, и на все эти вопросы бедная Кэтти, вынужденная казаться спокойной, отвечала прерывающимся голосом, грустный оттенок которого остался совершенно не замеченным ее госпожой — счастье эгоистично.

Однако час визита графа приближался, и миледи в самом деле заставила Кэтти погасить свет в спальне, приказав ввести к ней де Варда, как только он придет.

Кэтти не пришлось долго ждать. Едва д’Артаньян увидел через замочную скважину шкафа, что весь дом погрузился во мрак, он выбежал из своего убежища; это произошло в ту самую минуту, когда Кэтти закрывала дверь из своей комнаты в спальню миледи.

— Что там за шум? — спросила миледи.

— Это я, — отвечал д’Артаньян вполголоса. — Я, граф де Вард.

— О, господи, — пролепетала Кэтти, — он даже не мог дождаться того часа, который сам назначил!

— Что же? — спросила миледи дрожащим голосом. — Почему он не входит?

— Граф, граф, — добавила она, — вы ведь знаете, что я жду вас!

Услыхав этот призыв, д’Артаньян мягко отстранил Кэтти и бросился в спальню.

Нет более мучительной ярости и боли, чем ярость и боль, терзающие душу любовника, который, выдав себя за другого, принимает уверения в любви, обращенные к его счастливому сопернику.

Д’Артаньян оказался в этом мучительном положении, которого он не предвидел: ревность терзала его сердце, и он страдал почти так же сильно, как бедная Кэтти, плакавшая в эту минуту в соседней комнате.

— Да, граф, — нежно говорила миледи, сжимая в своих руках его руку, — да, я счастлива любовью, которую ваши взгляды и слова выдавали мне всякий раз, как мы встречались с вами. Я тоже люблю вас. О, завтра, завтра я хочу получить от вас какое-нибудь доказательство того, что вы думаете обо мне! И чтобы вы не забыли меня, — вот, возьмите это.

И, сняв с пальца кольцо, она протянула его д’Артаньяну.

Д’Артаньян вспомнил, что уже видел это кольцо на руке миледи: это был великолепный сапфир в оправе из алмазов.

Первым побуждением д’Артаньяна было вернуть ей кольцо, но миледи не взяла его.

— Нет, нет, — сказала она, — оставьте его у себя в знак любви ко мне... К тому же, принимая его, — с волнением в голосе добавила она, — вы, сами того не зная, оказываете мне огромную услугу.

«Эта женщина полна таинственности», — подумал д’Артаньян.

В эту минуту он почувствовал, что готов сказать миледи всю правду. Он уже открыл рот, чтобы признаться в том, кто он и с какими мстительными намерениями явился сюда, но в эту минуту миледи прибавила:

— Бедный мой друг, это чудовище, этот гасконец, чуть было не убил вас!

Чудовищем был он, д’Артаньян.

— Ваши раны все еще причиняют вам боль? — спросила миледи.

— Да, сильную боль, — ответил д’Артаньян, не зная хорошенько, что отвечать.

— Будьте спокойны, — прошептала миледи, — я отомщу за вас, и моя месть будет жестокой!

«Нет! — подумал д’Артаньян. — Минута откровенности между нами еще не наступила».

Д’Артаньян не сразу пришел в себя после этого короткого диалога, но все помышления о мести, принесенные им сюда, бесследно исчезли. Эта женщина имела над ним поразительную власть, он ненавидел и в то же время боготворил ее; он никогда не думал прежде, что два столь противоречивых чувства могут ужиться в одном сердце и, соединясь вместе, превратиться в какую-то странную, какую-то сатанинскую любовь.