Три мушкетера

— Я в точности исполню указания вашего высокопреосвященства и с готовностью ожидаю их.

— Вы явитесь к Бекингэму от моего имени и скажете ему, что мне известны все его приготовления, но что они меня мало тревожат: как только он отважится сделать первый шаг, я погублю королеву.

— Поверит ли он, что ваше высокопреосвященство в состоянии осуществить свою угрозу?

— Да, ибо у меня есть доказательства.

— Надо, чтобы я могла представить ему эти доказательства и он по достоинству оценил их.

— Конечно. Вы скажете ему, что я опубликую донесение Буа-Робера и маркиза де Ботрю о свидании герцога с королевой у супруги коннетабля в тот вечер, когда супруга коннетабля давала бал-маскарад. А чтобы у него не оставалось никаких сомнений, вы скажете ему, что он приехал туда в костюме Великого Могола, в котором собирался быть там кавалер де Гиз и который он купил у де Гиза за три тысячи пистолей…

— Хорошо, монсеньер.

— Мне известно до мельчайших подробностей, как он вошел и затем вышел ночью из дворца, куда он проник переодетый итальянцем-предсказателем. Вы скажете ему, для того чтобы он окончательно убедился в достоверности моих сведений, что под плащом на нем было надето широкое белое платье, усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае какой-либо неожиданности он хотел выдать себя за привидение Белой Дамы, которое, как всем известно, всегда появляется в Лувре перед каким-нибудь важным событием…

— Это все, монсеньер?

— Скажите ему, что я знаю также все подробности похождения в Амьене, что я велю изложить их в виде небольшого занимательного романа с планом сада и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.

— Я скажу ему это.

— Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что Монтегю в Бастилии, и хотя у него не перехватили, правда, никакого письма, но пытка может вынудить его сказать то, что он знает, и… даже то, чего не знает.

— Превосходно.

— И, наконец, прибавьте, что герцог, спеша уехать с острова Рэ, забыл в своей квартире некое письмо госпожи де Шеврез, которое сильно порочит королеву, ибо оно доказывает не только то, что ее величество может любить врагов короля, но и то, что она состоит в заговоре с врагами Франции. Вы хорошо запомнили все, что я вам сказал, не так ли?

— Судите сами, ваше высокопреосвященство: бал у супруги коннетабля, ночь в Лувре, вечер в Амьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.

— Верно, совершенно верно. У вас прекрасная память, миледи.

— Но если, несмотря на все эти доводы, — возразила та, к кому относился лестный комплимент кардинала, — герцог не уступит и будет по-прежнему угрожать Франции?

— Герцог влюблен, как безумец или, вернее, как глупец, — с глубокой горечью ответил Ришелье. — Подобно паладинам старого времени, он затеял эту войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если он узнает, что война будет стоить чести, а быть может, и свободы владычице его помыслов, как он выражается, ручаюсь вам — он призадумается, прежде чем вести дальше эту войну.

— Но что, если… — продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей, что она хотела до конца выяснить возлагаемое на нее поручение, — если он все-таки будет упорствовать?

— Если он будет упорствовать? — повторил кардинал. — Это маловероятно.

— Это возможно.

— Если он будет упорствовать… — Кардинал сделал паузу, потом снова заговорил: — Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из тех событий, которые изменяют лицо государства.

— Если бы вы, ваше высокопреосвященство, потрудились привести мне исторические примеры таких событий, — сказала миледи, — я, возможно, разделила бы вашу уверенность.

— Да вот вам пример, — ответил Ришелье. — В 1610 году, когда славной памяти король Генрих Четвертый, руководствуясь примерно такими же побуждениями, какие заставляют действовать герцога, собирался одновременно вторгнуться во Фландрию и в Италию, чтобы сразу с двух сторон ударить на Австрию, — разве не произошло тогда событие, которое спасло Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?

— Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице Медников?

— Совершенно правильно.

— Ваше высокопреосвященство не опасается, что казнь Равальяка[33] держит в страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?

— Во все времена и во всех государствах, в особенности если эти государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего так не желают, как стать мучениками. И знаете, мне как раз приходит на память, что пуритане крайне озлоблены против герцога Бекингэма и их проповедники называют его антихристом.

— Так что же? — спросила миледи.