Три мушкетёра

Д'Артаньян знал, что отказаться выпить за здоровье англичанина — значит кровно обидеть его. Поэтому он подошёл к столу и взял Гримо стакан. Однако он продолжал следить взглядом за миледи и увидел в зеркале, как изменилось её лицо. Теперь, когда она думала, что никто больше на неё не смотрит, какое-то хищное выражение исказило её черты. Она с яростью кусала платок. В эту минуту хорошенькая субретка, которую д'Артаньян уже видел прежде, вошла в комнату; она что-то сказала по-английски лорду Винтеру, и тот попросил у д'Артаньяна позволения оставить его, ссылаясь на призывавшее его неотложное дело и поручая сестре ещё раз извиниться за него.

Д'Артаньян обменялся с ним рукопожатием и снова подошёл к миледи. Её лицо с поразительной быстротой приняло прежнее приветливое выражение, но несколько красных пятнышек, оставшихся на платке, свидетельствовали о том, что она искусала себе губы до крови.

Губы у неё были прелестны — красные, как коралл.

Разговор оживился. Миледи, по-видимому, совершенно пришла в себя. Она рассказала д'Артаньяну, что лорд Винтер не брат её, а всего лишь брат её мужа: она была замужем за младшим членом семьи, который умер, оставив её вдовой с ребёнком, и этот ребёнок является единственным наследником лорда Винтера, если только лорд Винтер не женится. Всё это говорило д'Артаньяну, что существует завеса, за которой скрывается некая тайна, но приоткрыть эту завесу он ещё не мог.

После получасового разговора д'Артаньян убедился, что миледи — его соотечественница: она говорила по-французски так правильно и с таким изяществом, что на этот счёт не оставалось никаких сомнений.

Д'Артаньян наговорил кучу любезностей, уверяя собеседницу в своей преданности. Слушая весь этот вздор, который нёс наш гасконец, миледи благосклонно улыбалась. Наконец настало время удалиться. Д'Артаньян простился и вышел из гостиной счастливейшим из смертных.

На лестнице ему попалась навстречу хорошенькая субретка. Она чуть задела его, проходя мимо, и, покраснев до ушей, попросила у него прощения таким нежным голоском, что прощение было ей тотчас даровано.

На следующий день д'Артаньян явился снова, и его приняли ещё лучше, чем накануне. Лорда Винтера на этот раз не было, и весь вечер гостя занимала одна миледи. Пo-видимому, она очень интересовалась молодым человеком — спросила, откуда он родом, кто его друзья и не было ли у него намерения поступить на службу к кардиналу.

Тут д'Артаньян, который, как известно, был в свои двадцать лет весьма осторожным юношей, вспомнил о своих подозрениях относительно миледи; он с большой похвалой отозвался перед ней о его высокопреосвященстве и сказал, что не преминул бы поступить в гвардию кардинала, а не в гвардию короля, если бы так же хорошо знал г-на де Кавуа, как он знал г-на де Тревиля.

Миледи очень естественно переменила разговор и самым равнодушным тоном спросила у д'Артаньяна, бывал ли он когда-нибудь в Англии.

Д'Артаньян ответил, что ездил туда по поручению г-на де Тревиля для переговоров о покупке лошадей и даже привёз оттуда четырёх на образец.

В продолжение разговора миледи два или три раза кусала губы: этот гасконец вёл хитрую игру.

В тот же час, что накануне, д'Артаньян удалился. В коридоре ему снова повстречалась хорошенькая Кэтти — так звали субретку. Она посмотрела на него с таким выражением, не понять которое было невозможно, но д'Артаньян был слишком поглощён её госпожой и замечал только то, что исходило от неё.

Д'Артаньян приходил к миледи и на другой день и на третий, и каждый вечер миледи принимала его всё более приветливо.

Каждый вечер — то в передней, то в коридоре, то на лестнице — ему попадалась навстречу хорошенькая субретка.

Но, как мы уже сказали, д'Артаньян не обращал никакого внимания на эту настойчивость бедняжки Кэтти.

II. Обед у прокурора

Между тем дуэль, в которой Портос сыграл столь блестящую роль, отнюдь не заставила его забыть об обеде у прокурорши. На следующий день, после двенадцати часов, Мушкетон в последний раз коснулся щёткой его платья, и Портос отправился на Медвежью улицу с видом человека, которому везёт во всех отношениях.

Сердце его билось, но не так, как билось сердце у д'Артаньяна, волнуемого молодой и нетерпеливой любовью. Нет, его кровь горячила иная, более корыстная забота: сейчас ему предстояло наконец переступить этот таинственный порог, подняться по той незнакомой лестнице, по которой одно за другим поднимались старые экю мэтра Кокнара.

Ему предстояло увидеть наяву тот заветный сундук, который он двадцать раз представлял себе в своих грёзах, длинный и глубокий сундук, запертый висячим замком, заржавленный, приросший к полу, сундук, о котором он столько слышал и который ручки прокурорши, правда немного высохшие, но ещё не лишённые известного изящества, должны были открыть его восхищённому взору.