Три напрасных года

Машинное отделение стало моим. Я его исползал вдоль и поперёк всё починил, всё исправил, везде порядок навёл. Выпросил у флагманского механика мичмана Белова опрессовыватель форсунок, дав обещание ремонтировать их для всех катеров. Ключи гаечные и прочий инструмент у меня все чистенькие, каждый на своём месте. Не даром мой старшина в белой галанке трудился. Белов ко мне экскурсии устраивал — других мотористов приводил, их старшин, и командиров. Слава, конечно, доставалась Николаю, но и мне перепадало. Впрочем, я не для того старался — уют мне нравился и комфорт. У меня ведь в жизни не было своего гнёздышка. Теперь создал. Всё свободное время просиживал на БП, перебирая железяки, протирая их и размышляя, что бы ещё починить? И любовался, конечно — ах, как тут здорово у меня! Подумывал — как же это всё кину, уходя на дембель? А до дембеля мне ещё было — мама дорогая!

Вот кто дни считал — так это Ваня Богданов, старшина с «Аиста». Расскажу о нём. Он, когда в базе стояли, столовался на нашем корвете вместе с помощником. Питаться-то, питался, но — как это сказать? — на халяву. Продукты на свой малый катер получал, но нам не отдавал. И в первом звене также столовался. Впрочем, не жалко. Я уже говорил — кастрюлями за борт пищу сливали — всем хватало, под завязку. Но однажды произошёл инцидент. «Аист» Богданова всегда в базе стоял — на побегушках у командира группы. Хлеб, почту на границу ПСКа доставить, какого начальника на природу — тут она чудесная! — свозить. Ушли они с очередным высоким гостем на сопку Лузанова. Вернулись — а мы уж пообедали и остатки за борт слили.

Ваня к Гацко:

— Шеф, рубать хочется.

Вовка и глаз не открыл. Сидели мы после обеда в кубрике спиной на постелях, и шевелиться, ну, никак не хотелось. С другой стороны — обед за бортом, а тушёнка и примус у Богданчика свои есть. Шефу снова в жару камбуза — да для каких наград такие подвиги? Гацко лежит, а Иван:

— В рог хочешь? Ну-ка, задницу в горсть, и бегом готовить.

Все молчат. Я говорю:

— На счёт шефу в рог — ты это здорово погорячился. Хотя тебя и понять, и простить можно — целых полдня в походе. Мы-то на каких-то десять суток уходим.

Кок на катере, как вратарь в хоккейной команде — за него все костьми ляжем. Я верно рассчитал, затевая с Богданом бузу — экипаж на моей стороне.

Иван:

— Нет, ну, блин, как молодёжь распустили. Кому-то в рог всё равно дам. Сосненко, с кого начинать?

Мой начальник молчит. Я говорю:

— Слушай, главный старшина, на гражданке мне приходилось и таких нехилых обижать. Но там свои порядки, а здесь свои. Шёл бы ты на «Аист», и не пугал людей отсутствующими рогами. Я завтра стукану особисту, и будешь ты бодаться на Русском острове. Может, вернёшься к моему дембелю, может, нет — как знать.

И этот мой выпад был верен. Свежим в памяти был такой случай. Повадился Иван в самоволку — на танцы в Дом Офицеров советской армии. Может, девочку какую углядел? Наденет водолазный свитер, брюки флотские — гражданский парень — и пошёл. Вобщем-то ничем не рисковал — служил хорошо, все регалии на груди, почёт и уважение командиров. Попадись — начальство бы простило. Строгих уставников в командирской среде мало было — граница таких не терпит. Но напоролся Ваня на нового особиста погранотряда лейтенанта Антонова. Тот смотрит — у парня брюки без ширинки, и оседлал свою наблюдательность, решил в Шерлока Холмса поиграть. Ну, заметил, ну и не лез бы — ничего и не случилось. Самовольщик Богданов никому угрозой не был — даже дисциплинарному уставу. А Антонов Ивана за локоть тянет:

— Нет, ты скажи — тихоокеанец?

Видит Ваня — не отвяжется, огляделся — пути к бегству имеются, не задумался, кто перед ним, да как ахнет особиста в челюсть. Тот и копыта в клубном коридоре откинул. А как очухался, вооружился пограничным нарядом и наехал на флотскую часть. Построили тихоокеанцев. Прошёлся Антошка, глянул каждому в глаза — не может быть: морских пограничников всех не только в лицо уже знал, но и по имени. Однако, пошли на рейд ПСКа. Построили первое звено (второе на границе). Антошка смотрит — нет обидчика. Потом кто-то из мичманов подсказывает — а малый катер? Ну-ка, ну-ка. И вот он, Ваня — драчун. Руки за спину, и вперёд за нарядом. Утром командир группы отбил главного старшину у погранцов. Ваня в беседе тет-а-тет принёс свои извинения, Антошка крови не возжелал. А теперь, конечно, мог бы за меня всё Богданову припомнил.

Скрипнул главный старшина зубами — ладно не сломал — и поплёлся прочь. Больше он к нам ни ногой.

Ну и ещё одно действующее лицо. Хоть оно и не ходило с нами походами, но по праву считалось членом экипажа. Пришли с моей первой границы — Рожков портфельчик в зубы и на вокзал — в Дальнереченск поехал, на расчёт самый последний дембель весны 74-го. Вечером я вахтенным у трапа стою, Только стемнело, на катерах угомонились, спускается к берегу девушка — сама печаль с косичками.

— Уехал? — спрашивает, и заплакала, не дожидаясь ответа.