Три напрасных года

Со мной согласился Тарасенко. Морщась и покрякивая, занюхивая хлебом и закусывая колбасой, мы допили последнюю бутылку. Саня залез на среднюю полку, и я остался один. Хотя нет, были ещё соседи — старушка и женщина лет тридцати с небольшим — на которых мы раньше внимания не обратили. Когда нахлынули солдаты, старушка на нижней полке поджала ноги к подбородку. Да так и застыла в этой позе. Саня Тарасенко уже успокоился над ней, поскрипев своей полкой, а она всё таращила подслеповатые глаза из полумрака. Надо было что-то делать.

— Вы извините эту солдатню — притопали, натоптали. Они больше не придут — обещаю.

Женщина дремала, уперев локти в стол, а голову в ладони, встрепенулась.

— Мамо, да успокойтесь вы.

У неё был приятный хохлацкий акцент, и личико выразительное с большими волнующими глазами. Я пересел от своего бокового столика к ней поближе. Старуха, распрямляясь под одеялом, проворчала:

— Ленка, смотри….

— Свекровь, — прошелестели губы женщины. А я воспринял это, как знак согласия — можно, но осторожно. Положил руку ей на бедро. Ощутил под ладонью волнующую полноту.

— Куда едите? — спросил Елена, переведя дыхание.

— Домой, на Ханку, — моя рука обвила её талию, ладонь пустилась в путешествие от ягодиц к животу.

Она склонила губы к моему уху:

— Не надо.

— Надо, — я попытался её поцеловать, но попал в мочку уха.

— Ленка, отпусти парня ночевать, — ворчала старуха со своего места.

— Да спите, мамо, ничего не будет, — отмахнулась Елена.

Её свекровь, поскрипев то ли полкой, то ли старыми костями, ткнулась носом в переборку и затихла.

— Пойдем, покурим, — предложила Елена, отстраняя мою руку от своих грудей.

Вышли в тамбур. Я уткнулся носом в вырез платья, обнял, притиснул к себе попутчицу за ягодицы. Елена курила, поглаживая мою макушку:

— Не трави себя, успокойся. Ничего не будет — ты мне в сыновья годишься.

— В правнуки, — ворчал я, носом и губами пытаясь одолеть пуговицы её кофты.

— У меня сын в суворовском училище.

— А муж?

— Во флоте. Мичман.

— Сундук.

— Сундук, — согласилась она с тихой печалью. — Хочешь выпить?

Мы вернулись в кубрик. Елена покопалась в баулах, нашла, плеснула мне на дно чайного стакана коньяку. Потом себе.

— За знакомство!

— Антон, — представился я.

— Елена Яковлевна, — шепнула она, протиснув руку для брудершафта.

Мы выпили и чуть коснулись губами. В кубрике под перестук колёс кто-то посапывал — может Нурик, может Саша, а может бдительная свекровь.

— Лен….

— Не надо.

— Тогда скажи мне откровенно, как на исповеди — Это стыдно, больно или противно женщине? Может, унижает? Может, вы только за деньги?

— Дурачок, — она взъерошила мою короткую шевелюру. — Ах, какой ты ещё наивный дурачок! Это не стыдно, не больно и не противно — когда в постели с любимым человеком.

— Ты очень любишь своего мужа?

— Давай не будем об отсутствующих.

— Значит, нет. По-другому вопрос. У меня никогда не было женщины, но опыт нужен. Не могла бы ты в порядке шефства над морчастями погранвойск поделиться им?

— Глупенький, не стыдись своей девственности. И поверь мне, то, что ты просишь, тебе сейчас не надо. Ты ещё встретишь девушку своей мечты….

— Отговорки. Скажи, не нашлось мужчины, способного совратить тебя.

— Тоже верно. Не обижайся. Лучше давай ещё выпьем. Что за удовольствие — овладеть женщиной в толчке над унитазом. Ты завтра мне в лицо плюнешь, да и себе противным будешь.

— Зачем же в толчке — можно здесь, потихоньку. Никто не мешает.

Выпитый коньяк действовал на нас не одинаково — я всё больше трезвел, а Елену развозило. Она стала хихикать по поводу и без. Всё чаще в разговоре касалась меня жаркими ладонями, и однажды попала в пах.

— Ой, да ты во всеоружии. Мучаешься бедненький. Давай помогу.

Она освободила мою плоть из плена брюк и удовлетворила бушующую страсть самым неожиданным образом.

Потом мы уснули, обнявшись, на её полке.

На исходе ночи нас разбудила пожилая проводница.

— Манзовка, моряки, выходи строиться.

Валера Коваленко уже натягивал шинель. Шурик поднялся. На Нурика лучше было не смотреть — Батый после неудачного штурма Козельска. Лена пошла меня провожать. Свесилась с подножки, держась рукой за поручень, обняла другой за шею, жарко поцеловала в губы и шепнула:

— В карман твоей шинели я положила почтовый адрес — пиши до востребования. Пиши, я буду ждать. Прощай!

Поезд унёс её в сиреневый туман.

9

Ваше благородие Катер Пограничный

Вот уже не первый год знаком с тобою лично

От киля до клотика стал ты мне родной

Не везёт в любви мне — повезло с тобой

Уезжали из отряда в один день — дембеля на вокзал и далее в бригаду для расчёта, а мы на катера. Я и не думал, что прощание будет таким слезным. Жили будто бы не очень дружно — в начале зимы даже подрались немножко. А тут…. Обнимались в казарме, вышли, перед машиной просто потоп — слёзы ручьями. Солдаты смотрят, удивляются — должно быть, заголубели моряки от волн своих. Им не понять. Вон и Атаман стоит в сторонке, смолит сигарету за сигаретой. Никаких торжественных прохождений, никаких маршей «Прощание славянки» (а не помешал бы!).