Три напрасных года

Какой, помоги! Свои бы проблемы решить — вон электричка подошла. Но меня никто не спрашивал — на чьей ты, парень, стороне? Засвистели, замелькали кулаки — бац! бац! Я и окривел сразу на один глаз. Но другим-то вижу. Нет, сам себе говорю, не для того меня с электрички ссадили, чтобы пьяные мужики в Еманжелинке на вокзале до смерти забили. Сумкой прикрываюсь, одному как засадил в дыхалку ногой. Смотрю — крючится у лавочки. Другой вообще — кульбит через неё и застрял в кустах надолго. А мне же домой надо. Рванул к электричке. Только сглупил малость: мне бы через пути и прямо к дверям открытым, а я по дорожке…. Ну и выскочил на середину вагона. А там, сами понимаете, ни дверей, ни дверцы. Пока размышлял: направо иль налево, меня настигли, и снова — бац! бац! Ажна искры из глаз. Вот сволочи, другой бы раз поучил вежливости, а сейчас, простите, тороплюсь — вот-вот электричка уйдёт. Рванулся в одну сторону — не пробиться, в другую — та же картина Репина — приплыли, называется. Но в жизни всегда есть место случаю. Случилось — курили в тамбуре парни, видят — потасовка. Выскочили — бац! бац! — лежат орёлики и на свадьбу свою не торопятся. Меня в вагон затащили, а я уж ничего не вижу. Вот такие дела.

Постовальчик очень мускулистые руки за голову закинул:

— А я всё думаю: узнаешь ты меня или нет?

— Признаюсь, память на лица плохая, — говорю. — Уж сам расколись: со свадьбы ты или с электрички.

— Я тебе намекну, а ты постарайся догадаться — сеструхин платочек увёз тогда.

— Помню, обтирали мне личико разбитое две девицы. Тогда, значит….

Я протянул Постовалу руку:

— Спасибо, друг.

— Брат, — поправил он.

— Твой должник.

— Сочтёмся.

После продолжительного молчания Постовалов окликнул ребят напротив:

— Эй, вы там — расскажите что-нибудь?

Дмитриев пробурчал что-то по-стариковски. А Чистяков рявкнул:

— Я отца зарубил!

— Понятно.

Я свесил голову вниз к Женьке Талипову:

— Ты боксёр?

Тот потрогал сломанный и приплюснутый нос.

— Нет, это копытом. Лошадка подо мной на льду поскользнулась — два перелома от ступни до колена. А как поднялась — ещё копытом в лицо. Вот я полз домой и думал — замёрзну.

В трёх словах — а какая жуткая история. Я представил — бр-р-р! — упаси Бог.

Постовальчик свесил голову к Захарову:

— Санька, расскажи ты историю.

— А про что рассказать?

— Про баб, конечно — ты у нас мастер по этой линии.

Захар без бахвальства:

— Дак у меня и опыт большой. Я ведь с раннего детства начал.

— Как ты их обалтываешь?

— Легко. Я ведь упрямый: пристану — хрен кто отвяжется. Этим летом девчата на току работали — зерно лопатили. Я в обед на машине приехал, Танюху там одну в склад заманил, на пустые мешки завалил.

— Дай, — говорю.

Она:

— Нет.

— Дай.

— Нет.

— Ну, как хочешь, — говорю. — Только знай, я упорный: могу лежать на тебе весь обед. Да хоть до самого вечера.

— Ну и как?

— Дала — куда ей деваться. Я ж говорю — упорный, никто не устоит.

Не любил пошлых разговоров. Но Захар так безыскусно и в то же время юморно рассказал о своей победе, что я посмеялся вместе со всеми. Да и Танюхе упомянутой может и не совсем плохо было. Иначе б парился Захар на нарах, а не ехал в поезде служить в элитных войсках.

Ребята мне понравились, и не за копчёное сало, гусят-поросят — своей непосредственностью. Все они были родом из Уйского района, только из разных деревень — Ларино, Верхнее и Нижнее Усцелёмово. Окончили СПТУ, Вовка и Женька механизаторами, а Захар водителем грузовика. Хотелось ему служить за баранкой, а не на катере. Да и механизаторы — готовые танкисты. Но военкому видней — где кому. Ну и едем — чего тут обижаться? И на кого?

На следующий день мичман Титов навёл в вагоне флотский порядок. Всю обувь спрятали в ящики под нижние полки. Ходили в носках. Кому нужно покурить или в туалет — в тамбуре стояли три пары ботинок самого большого размера. С расчётом — один в туалет, двое курят.

Титов курильщикам:

— Надо беречь своё здоровье: оно теперь принадлежит Родине.

За порядком следили дневальные. Трижды в день после еды (питались мы в вагоне-ресторане) загоняли они всех на полки и мыли «палубу». А попросту — влажной тряпкой протирали пол вагона. Ночью тоже мыли — один раз после отбоя.