Три недели из жизни лепилы

Фамилия это, кличка, бывшая профессия или особый признак национальной принадлежности, мне неизвестно. Но помогает он мне здорово. Когда-то я пристроил его жену Марину на блатные (прошу не путать с платными) роды, и вот теперь мы вместе со Славой заканчиваем осточертевший за два года ремонт в моей двухкомнатной квартире. Позади остались паркет и линолеум, покраска, поклейка обоев, облицовка и обшивка стен, шкафы и утолки. Слава терпеливо передает свой богатый опыт непривычному к дрелям, сверлам, пробойникам, ножовкам, рубанкам, стамескам и т. п. инструментарию анестезиологу-реаниматологу. После трудов праведных мы иногда высасываем пол-ящика пива, но основательные посиделки — с более крепкими напитками и закуской — устраиваем на Славиной территории. Среди нестандартных арочных проемов, выскальзывающих сбоку дверей, опускающихся со стен кроватей, поднимающихся на потолок люстр и пластиковых ширм, которые при необходимости могут отгородить угол комнаты, хотя бы на время избавляя хозяев и их гостей от общения с подрастающим поколением. У себя дома Слава достиг, на мой взгляд, той степени совершенства, когда дальнейшими улучшениями можно только испортить.

— С работы?

— Ага.

— Когда успел?

— Вчера на дежурстве. Утром добавил.

— Везет вам, медикам. Дежурства…

Слава вздохнул. Завидует. Даже не мне — расхожему представлению о врачах, изнывающих от дармового спирта и фигуристых медсестер, которые готовы отдаться на казенной койке первому встречному в белом халате.

Сам Слава в настоящее время торгует на привокзальных рынках штанами а-ля импорт, которые они с Мариной сами и шьют.

Мы договорились на пять. Ни мне, ни ему не хотелось шкурить полки на лоджии.

Дома я завалился в койку и проспал до половины пятого.

Повинуясь зову армянского будильника, проковылял в ванную комнату.

Там намылил свою тридцатичасовую щетину, в миллионный раз изучая в зеркале до боли знакомое продолговатое лицо. Короткая псевдоармейская стрижка, высокий лоб, негасимый блеск больших карих глаз, широкий нос с горбинкой (я хищно раздул ноздри), аккуратные усики, чувственные губы, мужественный подбородок. Благородная бледность улетучится после моего видавшего виды «жилета».

Захватив с собой бутылку коньяка, подаренную редким благодарным клиентом, ближе к половине шестого я стоял перед дверью Славиной квартиры.

После теплых приветствий — компания не собиралась недели две — Слава повел меня в ванную «показать новую сушку». В ванной у него стоит двадцатилитровая бутыль домашнего вина. Грамотно — после коньяка оно бы не пошло.

Рыжий Руслан — Маринин сын от первого брака — катал по полу машинки. Малышка безмятежно спала в коляске.

Ближе к завершению первой бутылки мужская половина почувствовала назревшую необходимость покурить. По дороге на балкон — застекленный, обшитый дубом, с откидными сиденьями и столиком — Слава прибавил громкость на своем музыкальном центре.

Слава курит только когда выпьет, но у него всегда в наличии хороший ментоловые сигареты. Поэтому я решил повременить с сушеной на сковородке «столицей». Под легким «шафе» (под другим я его не видел) Слава вспоминает минувшие дни. Я знаю Славину эпопею наизусть.

В семидесятых (годы выколоты на левом предплечье) он попал в ГДР. После двух лет остался на сверхсрочную сержантом снабженческой службы.

Успел изучить все «тринкхалле» и нудистские пляжи в округе. Подружился с восемнадцатилетней арийкой. Был принят (и весьма благосклонно) у нее дома.

Обещал жениться. До сих пор локти кусает. Военной авиацией Слава переправил в Союз кучу шмоток и гору мебели. Впоследствии мебель вместе с двухкомнатной квартирой досталась первой жене.

В каждом слове сквозила ностальгия — по чистым улицам, аккуратным садикам, белым салфеткам, картонным кружкам под пивные кружки и раскованным девушкам.

На родине все было так же, как и раньше, только еще хуже.

Украдешь там, украдешь здесь. Да по мелочи — посадить могут, да побыстрее — опередить могут.

Все попытки вырваться еще разок, хоть на годик — посольским слесарем, электриком или дворником — ни к чему не привели. Не было ни таких друзей, ни таких рублей. Но осталась память, которая помогала жить, шить, пить (но не спиваться) и собирать такие кресла и диваны — прямо со страниц «Peter Justesen».

И еще гордость — все-таки это не приснилось.

А что интересного могу рассказать я?

Могу про Юлика, который последние годы руководил отделением только на бумаге, гримируя плавно сменяющие друг друга запои под микроинфаркты и пневмонии. Администрация в курсе и, не видя перед собой заведующего, способного постоять за свое отделение, имеет нас, как хочет. Обвиняет в чужих осложнениях, лишает премий за обнаруженные на многоразовых эндотрахеальных трубках бактерии. Так обеспечьте одноразовыми, мать вашу!

Параллельно нас стравливают с другими службами. Дело нехитрое: в январе продовольственные заказы спускают на анестезиологию (на всех остальных — собак), в июне — на нефрологию, в ноябре — на урологию. И так далее. В духе товарища Цезаря.

Могу про «старую гвардию», которая нашла себе новую мишень.