Три недели из жизни лепилы

Я осторожно прополоскал горло. Ну и дрянь! Наверняка презентовал кто-то из курсантов соответствующей приписки.

К нам присоединился Тагир — маленький веселый ординатор из Дербента.

За дверью послышались шаги. Мы нырнули в свободную кабинку.

Омар запрыгнул на толчок.

— Зачем?

— Ноги же видно.

Тагир хихикнул.

И куда только их Аллах смотрит?

На открытии любого международного симпозиума, конгресса или конференции организаторы пространно благодарят спонсоров, городские власти и новое мышление, не забывая при этом упомянуть свои скромные заслуги.

Я хорошо поспал на галерке.

Второй час посвятили вопросам профессионального отбора и подготовки анестезиологов.

За бугром после четырех лет института ты никто. Или почти никто — врач общего профиля. Восхождение на медицинский Олимп начинается четырьмя годами резидентуры или, по-нашему, ординатуры. На самом деле где четырьмя, а где поменьше. Например, в Непале достаточно года. В Союзе ты считаешься „узким“ специалистом через полтора-два месяца занятий на „рабочем месте“ в ближайшей многопрофильной больнице. Рекорд, как всегда, за нами.

Да кому он вообще нужен в „совке“, этот „профессионанизм“?

Доходы всех трудящихся равны — и гениев, и бездарей. И те, и другие уверены в завтрашнем дне — ежесуточной тарелке борща, шматке сала и чекушке „Русской“. И никаких кругосветных путешествий.

Перешли к достижениям. За отчетный период Всесоюзное научное общество анестезиологов-реаниматологов приняли в ряды ВФОА. Правда, с членским взносом вышла неувязочка. Оказывается, он пропорционален количеству анестезиологов в стране. А их у нас десятки тысяч. Решение подсказал Берег Слоновой Кости, представитель которого занял очередь в кассу чуть раньше. И заплатил за пятьсот восемьдесят голов. Джентльменам верят на слово. Тем более — джентльвуманам.

Конфиденциальной информацией поделилась со мною Пахомова.

Кто не узнал правды от жизни, тот не услышит ее с высокой трибуны.

Я старался не храпеть.

К следующему перерыву в фойе развернули настоящую выставку достижений народного хозяйства. Имеются в виду американский, немецкий, шведский, голландский и подобные им народы. Расходные материалы, респираторы для всех возрастов и ситуаций, инфузионные насосы, препараты для энтерального и парентерального питания, мониторы десятков функций организма…

Я лениво листал меню прошлогоднего „Сименса“[21].

— Так быстрее, — произнес над левым ухом женский голос с чуть заметным акцентом, и миниатюрная ручка скользнула по клавишам.

Платиновая блондинка среднего роста. Аккуратная фигура.

Легкий загар. Лет двадцать пять.

— А вам неинтересно, — она перевела на меня взгляд голубых глаз.

Прибалтийка.

— Напротив, — я смотрел на нее, не отрываясь, — Нечасто встретишь коллегу с уровнем программиста.

— Пользователя.

— Может быть у вас это так называется.

Мне вспомнилась Сенкова, заведовавшая „нейрореанимацией“ до Силанского. Когда заполненная ценой невероятных усилий страница экрана исчезала в небытие — из-за технических неполадок или забывчивости пользователя, Анна Федосеевна била кулаками по клавишам, крича: „Дура, машина, дура!“

Я прикоснулся к своей плакетке с красной полосой — отличительным знаком члена оргкомитета.

— Олег Мальский, Боткинская больница, Москва, — и протянул руку.

— Светлана Фройнд, больница святой Екатерины, Франкфурт, — ее маленькая кисть легла в мою лапу.

— На Одере?

— На Майне.

Мы разговорились.

Светлана родилась и выросла в ФРГ. Ее мать и отца детьми угнали в Германию во время войны. По счастливому стечению обстоятельств они попали в американский сектор. Дети выросли, получили образование, познакомились, поженились. Дочерей воспитали русскими.

Светлана знала нашу литературу и историю, ходила в православную церковь. Давно мечтала побывать на Родине, но, помня рассказы „первой волны“ о сталинском „рае“, до поры довольствовалась другими странами. И как-то незаметно объездила весь мир.

Со Светой было интересно. Я спрашивал — она отвечала. Она спрашивала — я отвечал. После перерыва мы сели вместе. Продолжали болтать, но уже шепотом.

Корифеи из ведущих Вузов и НИИ обеих столиц в сотый раз изобретали велосипед и толкли воду в ступе. Света удивилась низкому уровню докладов. Взяв еще на полтона ниже, я коротко изложил свой взгляд на мировую анестезиологическую науку.

Шестидесятые и семидесятые — эпоха „большого скачка“ — остались позади. В непосредственной близости маячила глухая стена. Лучшие умы уже расчехлили тараны и катапульты. Впрочем, отечественной медицине не страшны никакие тупики. Арьергард планеты всей давно шлепнулся мордой в лужу, где и пребывает по сей день.

Курсанты устали сидеть и порядком проголодались.

Очередной лектор захлопнул папку. Нелли Алиевна привстала со стула. Дружная толпа ринулась в столовку, подхватив с собою нас. „Дубравушка“ превзошла все мои ожидания. Я нагружал подносы.

Кафедралы и ординаторы понимающе подмигивали — ради такой девушки стоило ломать копья.

Доклады гостей выглядели поинтереснее.