Три недели из жизни лепилы

Паша говорит, что больных бить нельзя, но, если очень хочется, единственный допустимый прием — «тейша» в лоб. Человек получает сверхлегкое, неуловимое даже точными приборами сотрясение мозга, но сознания не теряет. Лежит, безумно озираясь по сторонам и не представляя, как события могут развиваться в дальнейшем. И — главное — не предпринимая попыток к освобождению.

По крайней мере, некоторое время. Прием прост в исполнении — легкий тычок ладонным сгибом — и, в большинстве случаев, не опасен для обеих сторон. Иной прием способен разъярить, а значит, активизировать усмиряемого.

Федя слишком низко наклонился над каталкой — ошибка номер раз. Не ожидал у такого ханурика хорошей реакции — ошибка номер два. И, по привычке, двинул в челюсть — ошибка номер три. Роковая.

Ханурик молниеносным движением припечатал Федю в правый глаз. Теперь даже большие темные очки не могли скрыть насыщенного всеми цветами радуги, переливчатого синяка. Инцидент незначительный, но наводит на размышления. О том, что даже самый слабосильный противник способен оказать сопротивление. Возьмет и не заметит твои бицепсы. Впрочем, последнее применимо не только к единоборствам и медицине — ко многим сферам деятельности и досуга.

К жизни вообще.

Мои полставки продолжали кочевать по больнице. Силанский уехал, и его обязанности временно исполнял Ростислав Альбертович Покрохин.

Завязывать с ним отношения типа «ты начальник, я говно» не имело смысла. Для меня Покрохин однокашник, товарищ по несчастью — кто угодно, только не завотделением. Кстати подвернулась заместитель главного врача по хирургии А.Г.

Шишина со слезной просьбой помочь «общей реанимации».

К августу 18-е отделение оказалось в надире. То есть в жопе.

Коллектив таял на глазах. Одна докторша перевелась в стационар УПДК за валютными премиями, другой сбежал в малое предприятие. Источники молодых кадров также иссякают: в этом году наша кафедра, а также Институт общей реаниматологии зафиксировали рекордный недобор в ординатуру и аспирантуру. В самом деле, стоит ли два, три года мучиться, чтобы потом зарабатывать меньше нищего на Курском вокзале? Помножьте вышеперечисленные обстоятельства на отпускной период…

Помимо Мальского, «ленинский призыв» дал 18-у отделению Лену Колотило. Она хотела зацепиться в Москве — кем угодно, где угодно. Любой ценой.

Два совместителя — лучше, чем ничего, хотя это не спасло отделение от обрезания. 18-ю — когда-то самую большую многопрофильную реанимацию в стране — сократили на шесть коек. Потом еще на шесть.

Теперь мы по количеству посадочных мест не потягиваем даже до стандартов областной больницы с семью-восемью сотнями коек. А у нас под две тысячи. В штате отделения числится восемь врачей. На дежурство остаются двое (не считая среднего медперсонала). Не «трое из восемнадцати ребят», как раньше.

Кадровые манипуляции не уменьшили потока поступлений и вызовов.

В коридоре на меня налетел Андрон с черной сумкой и дефибриллятором.

— Привет, брат лихой! Куда собрался?

— В морг. Уже минут пять как звонили. Сбегаешь?

Мы обменялись ручной кладью.

Бежал я в гордом одиночестве — «лишних» сестер нет и не предвидится. В отделении работы невпроворот. Оказалось, зря бежал. Можно было спокойно дойти.

На цементном полу под балюстрадой лежал труп практикантки из мeдучилища. В компании местных санитаров она потребила грамм сто ректификата — морги никогда не испытывали в нем недостатка — и принялась выделывать акробатические этюды на перилах. Официальная версия. Дальше пусть разбираются криминалисты.

Еще одна «летчица».

В ноябре из палаты рядом с нашей «дежуркой» спикировала больная после криминального аборта, осложнившегося перитонитом, сепсисом, печеночной и почечной недостаточностью. Находилась на искусственной вентиляции легких через трахеостому, была фиксирована к кровати. Выкинулась после общения с мужем. Бог знает, как ей удалось отвязаться, отсоединиться от аппарата, открыть окно и влезть на подоконник, а в 14-м корпусе они высокие. Причем средь бела дня!

Ту палату ведет Андрон. Когда несчастная парила над землей, он консультировал какую-то безнадегу в «гематологии». По возвращении огреб по первое число за отсутствие научной организации труда на вверенной территории. С занесением в личное дело.

Стараясь не вступить в лужу крови, образовавшуюся вокруг головы пострадавшей, я двумя пальцами приподнял ей веки — зрачки широкие.

Прощупал сонные — пульс отсутствует. Приложил фонендоскоп к области сердца — тишина. Констатировал смерть. Санитары — соучастники возлияния и свидетели трагедии — не шибко удивились. Смерть чуют за версту.

У «приемника» я остановился передохнуть — реанимационные аксессуары в сумме потянут килограммов на двадцать. Припадочный Веня, которого последнее время используют исключительно на погрузочно-разгрузочных работах, объяснял залетной американке местонахождение ближайшего туалета.