Три обезьяны

– Триста рублей за пять литров – все же перебор, – корчась и кашляя после глотка, подытожил Никита. Кеша забрал бутылку, осушил ее наполовину и только шмыгнул носом, точно закусив.

– Пятьсот рублей или десять тысяч, – в житейской манере отвечал Кеша, – в чем разница? Во вкусе? Морщимся от него, а к третьему глотку уже не замечаем. Брехня сивая эти цены. Вся затея-то в опьянении! Деяниях без веских поводов. Освобождении от придуманных собой же оков, которые кажутся из титана, а на деле бумажные.

– Предлагаешь мне стать алкоголиком?

– Ни в коем разе, – Кеша запрокинул голову и посмотрел на Никиту снизу вверх. – Предлагаю переставать набивать себе цену перед бездомным и пить, что дают.

Его улыбка казалась настоящей. Без подхалимства, наигранности и другой мишуры. Как если бы у улыбок существовал один общий шаблон, от которого пошли ее разновидности, и по иронии достался он бомжу.

Никита сморкнулся, попав зеленой кляксой на кроссовок, и понуро вздохнул, вспомнив, что купил их только вчера. Кеша оттянул шарф, протер обувь, обтер его об траву и накрутил на шею.

– Что с лицом? – спокойно спросил он.

– Ты мне только что ногу своим шарфом вытер.

– Верь на слово, это не самое ужасное, что он вытирал, – Кеша почесал за ухом. – И не о том балакаешь, – он спустился вниз, лег на траву и предложил алкоголь Никите. Тот, морщась, отказался. Тогда Кеша допил остатки, дунул в бутылку, закрыл ее крышкой и подложил под голову.

– Откуда в округе столько собак? – предвкушая вопрос, Никита специально сменил тему.

– От людей, откуда ещё? Кой не одуванчики расти там, куда ветер додует. Берут их на год, а потом выбрасывают. Видал ошейники? По мне так лучше б усыпляли.

– Хм. Они сразу так звереют?

– Не сразу. Сначала щенячатся к людям, а потом дичают. Привыкают, стало быть. Выброшенные то ещё ниче – наученные, старые порядки из них не вытянешь. А вот щенки – это ублюдки одним словом. Такие ни ласки, ни любви не знали, да надежда на приют им не привита. Коль свезло – забирают кто подобрее, а нет, вон в стаи собираются. Таких ловить да в питомники и туда же, – он махнул рукой, – в сон.

– Или лопатой, – усмехнулся Никита. – Я тебе жизнью обязан.

– Че уж там. Сочтемся.

– Откуда такие приемчики? На монаха Шаолиньского ты не смахиваешь.

– Все-то ты понимаешь, – вяло ответил Кеша. – Я же не всегда бездомным был. В твои годы я на высшее отучился… и запил. Не помню уже, почему. Чушь пади несусветная. Наделал всякого. Учился тоже всякому. Что-то не забыл еще, – Никита поежился.

– Ты как тот пес, которого выперли.

– Сам ты пес, – резко ответил Кеша. – Не гнали меня, сам я ушел и жалоб не имею. А ты лучше говори, что за думу думаешь? И темы давай не переводи.

– Ага. Думу, с которой у нас бурный секс, где я постоянно снизу, – вяло ответил Никита.

– Чем снизу плохо? Лежишь себе, наслаждаешься видом, подергиваешься время от времени, чтоб поясница не затекла, – Кеша гаркнул со смеху.

– И то правда, – Никита заулыбался. – Я же тоже, получается, вышку закончил. Пять лет в гнезде на тысячу человек, и конец. Мир. Два года думал: «Дальше-то куда?» Потом успокоился вроде. Думал, само все придет. Жена найдется, работу уже предлагали, а сюда приехал, и накатило как-то, – через пару минут тишины зевающий Никита собрался уходить, но Кеша внезапно заговорил:

– Думать – это вещь полезная, главное – не переусердствовать, – он открутил крышку, спустил немного воздуха из бутылки под головой и закрутил обратно. – Но тебя же не то заботит. Я же вижу.

– Не думал, что бомжи такие проницательные.

– А я не думал, что такой кабан думать может. Не шибко-то ты со своим спасителем добр.

– Извини, – Никита потер больную коленку через новую дыру на джинсах. – Просто не самая моя любимая тема.

– Как хочется. Сам не говоришь, а лезть не вздумаю, – он чихнул и вытер нос рукавом. – Надо понимать, людей с такими же проблемами, больше, чем нужно – то есть число много больше нуля. Мало кто знает, что делать, а когда начинают делать нужное, не знают, как делать, – и страдают от того. Привыкают к страданиям и живут себе, два дня в неделю страдая ещё сильнее, потому что время свободное и мысли всякие лезут. А чтоб не лезли, пьют, – он снова замолчал, собираясь с мыслями. – В рамках вселенной мы – ничто. В рамках земли мы – ничто. В рамках страны мы – легко заменяемое ничто. В рамках дома мы – двигающаяся мебель. И если крыша вдруг обвалится, мы сломаемся, как шкаф с книгами. Единственный клочок земли, где мы что-то стоим, это квадратный метр, который мы занимаем. Пока ты будешь задаваться вопросам «что будет дальше?», всегда будет только «вчера» и никакого будущего. Изучай, оглядывайся, знакомься, отыщи цель. А коли нашел – стремись к ней. Ну или брось все, стань бомжом и гуляй, где вздумается, – с усмешкой добавил он, поднимаясь.

– Не, – не уделив даже минуты раздумьям, буркнул Никита. – Максимализмом тянет. Надо что-то более реальное.