Три песеты прошлого

Ладно, пошли. Видишь здесь он, вместе со всеми. Ну идем”. А другой молчал как мертвый. Тот, который говорил, сказал, что закопают нас завтра утром: “Лейтенант сказал — завтра. Пришлют людей из аюнтамьенто. Гак что пошли”. Слышно было, как взревел мотор. "Они уезжают, скорей!” И они ушли. Заработал другой мотор. А потом… Часа два я лежал неподвижно. Пальцем не шевельнул, хотя дождь хлестал меня тяжелыми струями. Я пролежал бы и четыре часа. Душа рвалась в поля, на дороги, но я лежал смирно. Однако те двое напугали меня, понимаете, их интересовали альпаргаты, ботинки и что там еще. Уже совсем стемнело, дождь все лил, но уже ровней, спокойней, гром грохотал где-то в горах, я чуточку приподнял голову и открыл глаза — никого. Хоть страх и подгонял меня, я не встал на ноги, а пополз змеей между мертвыми товарищами, добрался до глинобитной стены, перемахнул через нее и тут уж припустил во весь дух. Направился в горы и шел всю ночь. И вот ведь как устроена душа человеческая: пока я лежал среди убитых товарищей, я о них не думал, а теперь меня охватила жалость к ним, шел я по горным тропкам и говорил им: прощайте, прощайте. Когда показалось солнце, я сказал себе: стой, стой, стой. И все это время думал только об одном: меня считают расстрелянным, значит, самое надежное убежище для меня во всей округе — мой дом. Если только меня не хватились или те двое не заметили, что я жив. А что, если меня ищут? Те двое солдат возбудили во мне и другое опасение: что, если могильщики из аюнтамьенто придут со списком — столько-то расстрелянных, столько-то захороненных, одного не хватает. Вот о чем я думал целых два месяца… У меня не было ни ружья, ни ножика — только то, что было на мне: штаны, рубашка да кальсоны, на ногах — носки и ботинки, в кармане — носовой платок. И ни гроша. Благодаря своему торговому ремеслу и любви к охоте я исходил эти горы вдоль и поперек — Сьерра-Морена, Касорла, Сегура, — все они были хорошо мне знакомы. Но все равно прокормиться — это была задача не из легких, вы понимаете. Приходилось постоянно переходить с места на место, причем с оглядкой, чаще ночью, чем днем. Когда видел, что на скалах появились багровые отблески, выходил из норы. Если б было ружье! Питался спаржей, как дикий кот, прокрадывался на чей-нибудь огород, но, кроме зелени, ничего не находил. Ел стебли и корни диких трав. Но улиток живьем есть не мог. Глядел на них, брал в руки — нет, никак. И все думал: вот я здесь, а все уверены, что я в могиле. А вдруг хватились и ищут, чтобы предать смерти? И знаете, что мне досаждало больше всего?

Вис не знал, и знакомец, слушавший рассказ, как дети сказку, которую знают наизусть, сказал:

— Сейчас узнаете.

— Борода, — сказал старик.

— Борода? — удивился Вис.

— Она все росла, и меня это беспокоило, она была у меня не то чтобы рыжая, но рыжевато-черная. Перед тем как меня повели на расстрел, я уже несколько дней не брился, а теперь она отросла еще больше, я трогал ее руками и молил бога, чтобы меня кто-нибудь случайно не увидел. Особенно какой-нибудь гражданский гвардеец. Я был похож на разбойника. Понимаете, ни дать ни взять огородное пугало. С такой бородой и в лохмотьях, если бы я стал посреди поля, меня бы приняли за пугало. А еще курить хотелось. Не раз курил во сне. В жару прятался в тени какого-нибудь валуна. Карабкался по уступам и пробирался по карнизам скал что твои голуби. Нередко бывало, что курить мне хотелось сильней, чем есть. Но в табачную лавку не пойдешь, сами понимаете. Строил разные планы, но все отвергал.

— И жажда, — напомнил знакомец.

— Да, и жажда. Я знал все ручьи, все ключи. Но раньше полуночи никогда к ним не спускался. Помирал от жажды и все ждал, когда же зайдет солнце. Каждый день ждал. И размышлял. Сделаю то, сделаю это, а потом отказывался и от того, и от другого. Зайти к кому-нибудь из соседей, рассказать, что случилось, и передать жене, чтобы оставила открытой дверь, выходившую на зады. Или послать ей записку с каким-нибудь родственником. “Знай, что я жив, приду тогда-то”. Но нет. Это значило стать обязанным кому-то слишком многим, отдать свою жизнь в чьи-то руки. Или навлечь на кого-то опасность. За эти два месяца меня не видела ни одна живая душа. Заметьте, что, пока я не пришел сюда, я не знал, что недели две назад началась мировая война. Голод съедал мои силы, мою плоть. Знаете, каково увидеть кролика на расстоянии выстрела? Совсем рядом. На рассвете среди валунов. Или зайца. Каково на него смотреть? Я, знаете, охотник. Видеть стаю куропаток, летящих вверх по склону прямо на тебя. От голода готов завыть. Но держись. Ни одного неверного шага, не доверяйся никому, ни к кому не ходи, если жизнь дорога. Или увидеть стадо. Я подумывал, не подойти ли к дому и не подать ли жене знак, как в те времена, когда мы поженились.

— Знак? — спросил Вис.