Три песеты прошлого

Отец как будто не осознал того, что говорил ему сын, он, возможно, его и не слушал, однако умолк, а сын показал себя перед Висом с новой стороны, о которой Вис и не подозревал.

— Проклятье, и сын мой должен вечно носить в себе эту чертову тайну! Не только я, но и он! Будь она трижды проклята.

Отец отстранил его от себя и сказал:

— А мне постоянно снится, что меня расстреливают в упор, так что обжигает порохом, — и закрыл лицо руками.

Вису он снова показался вполне живым человеком, слегка покачивающимся на ногах, но живым, вовсе не мертвым.

— И я просыпаюсь весь в поту и дрожа, — продолжал старик, — говорю себе: не бойся, ты уже расстрелян. И не раз мне приходило в голову сдаться, пойти к кладбищенской стене и сказать: вот я.

Вис встал.

— Так и надо было сделать, черт побери. — Он что-то искал, ах да, где же пальто? — Так и надо было сделать. Быть мертвым очень удобно, друг мой. Намного трудней быть живым, вот как! Где мое пальто?

Сын смотрел на Виса открыв рот, а отец уже все понял.

— Я ухожу. Можно позвонить жене?

— Конечно, — сказал сын. — Но послушайте…

Вис начал шарить в карманах, отыскивая карточку гостиницы, и спросил старика:

— Вы идете?

— Я? Куда?

— В Испанию. Она там, за дверьми. Туда, где вы той ночью оставили свою тень столько лет тому назад… — Он набирал номер, продолжая говорить: — Сорок один год и три месяца тому назад. Ну как? Вернетесь вы в Испанию? Или хотите по-прежнему совать голову в кувшин? А звезды можно потрогать руками.

Наконец сонная толстушка в холле гостиницы сняла трубку:

— Алло?

— Будьте любезны, соедините меня с номером сто шестнадцать. — И, не глядя на старика, продолжал: — Искать свою тень. Она в Испании.

— Да? — отозвалась Бла.

— Бла? Бла…

— Что?

— Я иду. Через… в общем, скоро приду. Если и задержусь, то ненадолго, а скорей всего, не задержусь.

Только когда он произнес эти слова, он понял, зачем их сказал. Затем обратился к оторопевшему старику:

— Я ухожу, и больше мы никогда в жизни не увидимся, понимаете? Никогда в жизни.

— Поняла, — сказала Бла.

— Что ты поняла?

— Все хорошо?

— Не знаю. Ну пока, — и Вис положил трубку. — Звезды можно трогать руками. — Вис сам не знал, что он хочет этим сказать, он следовал какому-то слепому порыву, точно разъяренный бык. — Вашей тени… тридцать один год. Столько, сколько было вам тогда. Она ждет вас. Надевайте пальто.

— Нет у меня пальто. Никакого, даже самого захудалого.

— Но у вашего сына-то есть, верно?

— Ну и ну! — вскричал сын и выбежал из гостиной, отец пошел за ним, и они стали переругиваться, а Вис подумал: зачем это я сказал про пальто? И он начал считать, загадав, успеет ли сосчитать до двадцати, пока отец с сыном спорят: если успею, он не пойдет.

— Я ухожу! Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, семнадцать, семнадцать, семнадцать…

Тут появились отец и сын, на сыне был полушубок, а на отце — такое же темно-синее пальто, как у Виса, оно ему было коротко и тесно в плечах, старик смотрел испуганно, как будто хотел что-то сказать, но промолчал, Вис пошел к двери, и тут появилась мать, сгорбленная, улыбающаяся старушечка.

— Может, чашечку молока выпьете? С булочками, а? Я мигом.

— Мама!

Вис подумал: прекрасная мысль, чашечку теплого молока с булочкой, но нет, черт побери, нельзя, а то он передумает.

— Спасибо, сеньора, большое спасибо, в другой раз, всего доброго.

И он сердечно пожал обе ее руки, а в проеме дальней двери снова увидел толстую приземистую фигуру ее невестки — должно быть, это ее невестка, — Вис улыбнулся и ей, помахав рукой, та тоже расплылась в улыбке и помахала ему, а мальчишка, как видно, уже спал.

— Осторожно, здесь ступеньки, — предупредил сын.

— Я их уже прошел, вы тоже поостерегитесь.

И вот так, произнося ничего не значащие слова, но — к чему отрицать? — в душевном смятении, Вис спустился кое-как в прихожую, снова почуял запах хлеба и дров, подумал о дребезжании жестяного будильника, первым вышел на улицу, за ним — отец и сын, сын захлопнул дверь, и они пошли по улице, вниз, под уклон, и звезды действительно можно было брать руками, отец шел между ними и не обращал внимания на то, что с ним идет его тень, такая четкая, какой не было бы даже при солнечном свете, на углу он остановился и сказал:

— А где же табачный киоск, здесь был табачный киоск…

Сын понятия не имел о табачном киоске, а отец все останавливался, узнавал дома, иногда, как слепой, водил пальцами по стенам, сын все время хотел что-то сказать Вису, но Вис подавал ему знак: идите, идите, как бы он не повернул обратно. А старик, казалось, забыл о Висе, глядел по сторонам, подбегал то к каким-нибудь воротам, то к ограде, и вот они вышли на большую, ярко освещенную улицу, сын едва мог угнаться, ковыляя, за отцом, все оборачивался к Вису, порываясь что-то сказать, а Вис ему: да ладно, все хорошо, о чем тут говорить, вперед, не то он от вас убежит, — остановился у какой-то парадной и стал смотреть, как отец и сын идут по улице, сын все оборачивался, отыскивал его беспокойным взглядом, но вынужден был спешить за отцом…