Три песеты прошлого

Возможно, все началось с того, что дядя Ригоберто продемонстрировал тете Лоли свой знаменитый скапулярий. Она, должно быть, показала ему свои ладанки, лоскутки и косточки — святые реликвии, — а он, ни слова не говоря, театральным жестом распахнул ворот рубахи, и взору тети Лоли предстало пылающее и сверкающее красное сердце Иисусово. Тетушка ахнула. Щеки ее зарделись. И с той минуты она жила в постоянном волнении. Начала наряжаться. Они обменивались эпитимьями, очищающими от любого греха, молитвами во избавление от чего угодно — вот, например, эта, донья тетя Лоли (наверное, мне следовало написать “Донья Тетя Лоли”, как это однажды сделал дядя Ригоберто) , ее надо читать полностью каждый месяц в течение трех лет — неужели целых три года? Вместе распевали псалмы, читали покаянные молитвы. И даже устраивали шествия, свет свечей плясал по потолку — ну что еще может так возвысить душу! Он, как всегда, возглавлял шествие. Несли на плечах воображаемые носилки, шли медленно, в ногу, раскачиваясь: трам-та-та-та, трам-та-та-та… Свободно висевшая на его плечах черная рубашка и пылающее сердце мерно качались, а время от времени он подносил к губам корнет-а-пистон и жадно лизал мундштук. Нет, ни одного звука, только пальцы перебирали клавиши да медные отблески мелькали в такт, вызывая представление о торжественном марше. Он соединял поднятые руки и торжественно разводил в стороны — били, сверкая золотым блеском, литавры. И в райской, блаженной тишине звучала вся медь оркестра, звучали даже глухие удары барабана. А за ним семенила, представляя толпу верующих, тетя Лоли. На почтительном расстоянии, держа в руке мерцающую слабым пламенем свечу. Висенте наблюдал за ними, чуть приоткрыв дверь своей комнаты. После обеда. Когда дома никого не было. Уже много месяцев родители Висенте после обеда уходили вместе. Мать помогала отцу в конторе. Многие служащие, кто добровольцем, кто по призыву, ушли на фронт, и заменить их было некем. Висенте был уверен, что увиденное им в коридоре шествие было не первым. Комната Висенте находилась близко к входной двери. Рядом с гостиной. И вот как-то днем он вышел как обычно (не в коллеж, разумеется, занятий не было, зато он регулярно ходил в ФУЭ), но с лестницы вернулся взять забытую книгу. Открыл дверь своим ключом, зашел к себе в комнату. И немного погодя услышал в коридоре размеренные шаги. В конце коридора была комната тети Лоли, где на комоде в дрожащем свете двух лампадок стояли эстампы, изображавшие добрую половину всех святых. Оттуда, конечно, и начиналось шествие, там и заканчивалось. И Висенте ничего не сказал родителям. Понимал, что, если не возникнет никаких осложнений, он обязан хранить эту тайну. Как хранят детские тайны. И он стал позже выходить из дома днем, побуждаемый неосознанным желанием приучить стариков к своему присутствию в квартире. Ни о чем их не спрашивал, не лез в их жизнь. Он сидел в своей комнате и ждал, слышал, что и они ждут. Ты не уходишь? Немного погодя, попозже. А через несколько минут снова: когда ты уходишь? — Да не знаю, может, вообще никуда не пойду, но вы не стесняйтесь, как будто меня здесь нет, — что ты хочешь этим сказать? — только то, что сказал. Тетя Лоли пила свои настои из трав, дядя Ригоберто — свои, она из чашки, он — из кружки. По требованию дяди Ригоберто в настои обязательно добавлялось что-нибудь укрепляющее сердце. И Висенте из своей комнаты слышал, как они суетились на кухне, до него доносился аромат приготовляемых неимоверных отваров, и наконец дверь его комнаты тихонько отворялась — прости, мы думали, что… На третий день они не стерпели и вышли в коридор. Тихонько, стыдливо. Видимо, подкрепившись сердечным снадобьем, которое добавляли в отвары и настои. А почему бы и нет? Анисовый ликер. Вишневку. Иногда особую мальвазию, которую Висенте по просьбе дяди Ригоберто приносил из лавки, торгующей травами, что на улице Кабальярос. Возможно, только там и можно было ее достать. Мальвазия. Само это слово пленяло Висенте, как пленяли его многие другие слова, употребляемые дядей Ригоберто, значение которых тот не всегда пояснял, предпочитая оставаться немного загадочным. Тмин, жемчужная трава. Висенте обнаружил, что ему и самому нравилось оставлять такие слова затемненными, не выясняя их смысла. Если он сразу же отыскивал их в словаре, они исчезали из его памяти навсегда. Похоже было, что среди второстепенных талантов дяди Ригоберто был и талант знатока трав. Слова эти, названия трав, цветов и листьев, он мог нанизывать, как бусы: мокрица, бергамот, шиповник (бог ты мой, Донья Тетя Лоли, ничто так не помогает от меланхолии и вздутия живота, как настой плодов шиповника и кузьмичевой травы с ложкой липового меда!), каких только названий он не откапывал, каких трав не отыскивал! Лопух. Чернобыльник. Лазал по горам и долам, забирался в развалины старых замков, советовался с местными аптекарями, козопасами и старухами. Разыскивают же другие всякую всячину: стихи, песни. Еще мальчишкой дядя Ригоберто ходил в горы Контрерас, неподалеку от Вильягордо. Потом, когда подрос, ездил в Кастилию, в Ламанчу, Валенсию. Однажды, месяцев десять тому назад (эти месяцы пронеслись вихрем, война разрасталась, как буйные заросли ежевики, выползающие из ущелья, Бернабе уже девять месяцев был на фронте — в ноябре тридцать шестого защищал Мадрид, — Висенте тоже собирался на фронт), тетя Лоли попивала настой трав, как вдруг дядя Ригоберто потянул носом воздух и сказал: