Три песеты прошлого

— Понимаете, в тот день нас повели на расстрел девятерых. Под вечер. В тот месяц, июль, и раньше, начиная с апреля, сколько народу полегло… Мама родная. Но я был спокоен. Думал, что меня отпустят. Как бы не так. У меня, знаете, был один-единственный идеал. Я, в общем, никогда не лез в политику, но пришла война — и что же я сделал? Встал на сторону Республики. Признаюсь, сделал это по доброй воле. Не то чтоб не было другого пути, нет. Я по-настоящему держал сторону народа, всей Душой. Вот как со мной получилось… Не то чтоб я был важным господином, но жил в достатке. Раз я торговал, мне хорошо были знакомы все города и деревни в здешних горах, возил товар на все ярмарки, и меня в округе все знали. Если б не война, то через пару лет… Но не в этом дело. В общем, когда мне сказали… Сам-то я на фронт не собирался. Пусть молодежь повоюет. А мне уж было двадцать восемь. Жена и сын, сами понимаете. Семья. Но на фронт — так на фронт. Но оказалось, что меня направили не туда. Было так мало среди нас грамотных, что… В общем, меня назначили в особый отряд. Организовать тыл — так они сказали. Не военный тыл, нет. Организовать торговлю. Поставки, распределение и вольную продажу. И я организовал немало коллективных товариществ, как их тогда называли. Сельскохозяйственных коллективных товариществ. И случалось, кое-кому из богачей мы поубавили жиру, верней, отобрали лишний жир, потому что, ясное дело, без реквизиций было не обойтись. Магазины и… Сами понимаете. Распределялось все плохо. И мы, сколько могли… Я так думаю, я много думал, меня считали предателем. Ведь я не был бедняком, значит… Вы понимаете. Так вот, как только смогли, они мне за это отплатили. Особенно двое. И один из них — мой двоюродный брат. Вот сын мой вам скажет. На смерть меня отправили двое. Вам понятно? Столько лет я ждал, когда настанет такой день. Когда я сказал бы им: ты скажи, что я тебе сделал, зачем ты сказал то-то и то-то, чтоб меня забрали? Налгали они на меня. На суде обвинили в том, что я, мол, распространял марксистские идеи среди рабочих и крестьян. Что я такой, что я сякой, что я — опасный элемент. А я о марксизме-то и понятия не имел! Но все равно они вынесли мне смертный приговор. Ах, как мне не повезло: те двое, что поставили меня к стенке, давно сами подохли. Много лет тому назад. Вот какое дело. У меня вся кровь закипела. Значит, я так и не смогу им сказать… А я ничего в жизни так не хотел, как сказать этому ублюдку, которого я называл двоюродным братом: послушай, сын блудливой матери, что я тебе сделал, чтобы ты… И колом бы его, колом — не до смерти, нет. Хотя не знаю, смог бы я теперь удержать этот самый кол. Но тогда… Так вот, приговорили к смерти. После этого я сидел в тюрьме еще два месяца и все ждал, что меня отпустят. Жена подняла на ноги весь городок. Тот поручится, другой… Все напрасно. И настал день. Знаете, хуже всего дожидаться. Понимать, что ты умрешь, а твой сын и твоя жена…

Знакомец встал и исчез так же незаметно, как вернулся, быстро и бесшумно: старик на минуту смолк, потом снова заговорил: