Три плюс одна

Невидимка повалил Шарифа, но большего сделать не смог – тридцать пуль Ибрашки навсегда успокоили обоих. О том, что невидимка здесь и тоже мертв, говорила неестественно висевшая в воздухе рука Шарифа, которой тот вцепился в противника.

Рядом с Ником появились Луиза и Мирон.

– Прыскайте воду! – распорядился Аскер. – Этот невидимка убит, но второй – нет, он может быть рядом.

Ник первым схватился за распылитель. Один за другим три частично пересекавшиеся облачка окутали окрестности дымчатой пеленой.

Ибрашка сидел на земле и раскачивался с закрытыми глазами, губы шевелились. Видимо, казнил себя или молился. Безумными глазами он посмотрел на Аскера, который оттащил убитого Шарифа ближе к палатке.

– Я не хотел.

– Ты испугался за себя.

– Я не хотел, – глухо повторил Ибрашка. – Я думал, что вот это, – его рука дернулась в направлении невидимки, – сейчас порвет всех нас. Я стрелял только в него. Я даже не видел Шарифа…

С ножом в руке Аскер вернулся к невидимке, ощупал второй рукой и послушал сердце.

– Мертв. Кто-то человекоподобный, но не человек. Я вляпался в его кровь, она липкая, но тоже невидимая. Он весь в шерсти. Хотите посмотреть? То есть, потрогать.

Луиза и Мирон отшатнулись. Ник шагнул вперед.

– Я хочу.

Аскер принял у него распылитель.

Ник присел рядом с невидимым трупом. Ладонь ощутила грязный слипшийся мех. Длинные руки. Более короткие, по сравнению с руками, ноги. Рост – не менее полутора метров. Лицо (морда?) вытянуто вперед, как у животного, уши большие и расположены на черепе выше привычного, глаза близко посажены.

– Мохнатый гуманоид. Похоже на обезьяну.

Несмотря на то, что невидимка мертв, его связали и оставили около большого валуна. В пронизанном лунным светом мраке вид висевших в воздухе веревок вызывал ощущение нереальности.

Аскер с виновато подключившимся Ибрашкой копали могилу.

– Луиза, далеко не отходи, – взял на себя командование Ник. – Мирон, перекрой второй выход.

Так и стояли, поливая водой темноту, пока Аскер и Ибрашка хоронили Шарифа. Ник прыскал из бутылки левой рукой, а правая сжимала рукоять висевшего стволом вперед оружия, чью мощь он недавно увидел воочию. Теперь Ник был готов убивать. Если кто-то бросится, он выстрелит, без вариантов. К тому же, это будет не убийство, а самозащита. И наплевать на приставку «само» – сейчас Ник защищал Луизу и друзей. Кто к нам с мечом придет… пусть не с мечом, а с когтями. Невидимость – страшное оружие. В ответ на нападение Ник сделает все, чтобы спасти близких людей. Даже ценой жизни.

Какое странное, ранее не испытанное чувство. Когда знаешь, за что умереть, умирать, оказывается, не так страшно.

Аскер сказал над могилой что-то по-своему или по-арабски. Ник не стал уточнять, он тоже бросил горсть земли по обычаю своего народа, как дань памяти усопшему. О мертвых – или хорошо, или ничего. Можно сказать, что Шариф был отличным человеком. Он был справедливым. Даже Бог несправедлив, он карает праведников за гордыню, выраженную в чувстве превосходства над грешниками, и в то же дарует рай раскаявшимся преступникам. Но пути Господни неисповедимы, а человеческие дела понятны и все на виду. Шариф был не лучшим человеком в мире, но по большому счету он был хорошим человеком. Пусть земля ему будет пухом. Аминь.

Глава 23. Литвины, профессор и император мира

Кастусь глядел, как дрожит вода в стакане. Время шло. Теперь все зависело от корыстолюбивых помощников.

Мониторы давно показывали одно и то же. С тех пор, как исчез Весновский, ничего не менялось. Снаружи здания и в Большом мире, о котором столько мечтал, жизнь продолжалась, а здесь, внутри здания…

Иногда приходилось встряхивать головой и даже бить себя по щекам, чтобы победить раз за разом накатывавшее малодушие. А страх сковывал так, что хоть сейчас бросайся сдаваться и каяться во всем свершенном и только задуманном. Когда все начиналось, идея казалась правильной, у нее не было альтернатив. Сейчас мысли были другие. Вопрос Весновского выбил из колеи, прежние доводы вдруг показались несущественными, мотивы – пустыми. Перед тем как исчезнуть, Павел Алексеевич поднял глаза на камеру в лаборатории:

– Почему ты это сделал, Костя?

Вопрос был риторическим, Весновский не знал, слышат его в тот миг или нет.

– Странно, что вы не видите этих причин, – пробормотал Кастусь.

И в очередной раз поморщился. Не нравилось, когда называли по-русски. Он был беларусом. Именно так – через «а», что соответствовало нормам беларуского языка. И что должно бы, как он твердо считал, отражаться и в других государственных языках. Японцев же, к примеру, как-то заставили писать «Джорджия» вместо принятого у них «Грузия». Но ничего не поделаешь, если по документам он Константин Федорович – не Фёдорович, а Федорович, с ударением на вторую «о» – то хоть удавись, а для большинства ближних в просторечии будет Костей, Котом, Костяном… кем угодно, только не тем, кем ему нравилось, так как было единственно верным.