Три плюс одна

Неверные даже не понимают, в какой грязи живут. Они говорят, что у них демократия. Как бы власть народа. Умма — мусульманское сообщество — вот истинная власть народа. Единственное право дерьмократии, которое неприкосновенно — право на грех. Потому что оно основополагающее. Никто его не тронет и не покусится на него, нельзя трогать фундамент, на котором стоит здание. Наоборот — демократия расширяет фундамент, делает его все больше и больше. Телки, что ходят по улицам голыми снизу до ж…ы и сверху до лобка — пройденный этап, все привыкли и считают это нормальным. Пидоры? К ним тоже привыкли. Дайте время — признают и всеобщую бисексуальность как норму общежития, и секс вместо рукопожатия, и инцест, как любовь к родственникам. Сказал же пророк Иса: «Возлюби ближнего». Демократы приняли к действию.

Всем остальным, чем гордятся демократы, в их государствах не пахнет. Ни равными возможностями, ни правами и свободами человека. Но любимое народом право на грех дается у них не всем, а только «законопослушным». То есть — кому? Тем, кто не имеет других принципов. Кто не принимает других идей. Кто послушно мечтает больше покупать и больше трахаться как можно большими способами. Фишка в том, что свободен ты только в выполнении спущенного сверху плана. Остановился и задумался — получи дубинкой по ребрам. Если в полном духе со свободой слова, о которой тебе горланят день и ночь, ты заявил о своем несогласии покупать и трахаться как цели своего существования — добро пожаловать на нары. И уже не Единый определяет понятия Добра и Зла — их устанавливает система, которая пасет тебя на своем пастбище.

Попробуй по их же пропагандируемому плюрализму мнений иметь другие убеждения — и в глазах окружающих ты становишься экстремистом. Для таких есть уголовная статья в «законе». В законе, который Система написала для себя, чтобы выживать и шириться, захватывая соседние пастбища с новыми баранами.

Винтики Системы постоянно жалуются, что несогласные быть винтиками их унижают. Их самих и их женщин. Женщин?! Порядочная женщина не поведет себя как шалава. Все просто. Если выглядишь и ведешь себя как шалава — значит, ты и есть шалава. Значит, с тобой нужно поступать соответствующе, именно как с шалавой. Жизнь учит с младенчества: если тебя унижают — ты сам дал такое право. Не захочешь — унижать не будут. Потому что будут уважать или бояться. Вот и вся арифметика.

В этой науке Ибрашка подкован. Бой со всем миром, который предстоит, будет трудным. Ничего. Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть.

Ибрашка сменил магазин в автомате. Длинный парень оставил оружие снаружи, Аскер свой «Калаш» все еще носил за плечом. Они хотели похоронить толстого, но передумали. Тело занесли в коридор и временно оставили на полу, рядом с изрешеченным пулями заказчиком. Ибрашка прислонился спиной к стене ведущего к лифту и лестнице коридора и исподлобья разглядывал очкастую телку — единственную женщину в их компании. Она суетилась и пыталась помочь всем, а в результате только мешала. В пещере Аскер выдал ее за свою девушку, но он соврал. Эта телка, которую даже не хотелось называть светлым словом «девушка», в последнее время липла к длинному прямо в присутствии Аскера, да и с толстым нянькалась как с родным братом, если не сильнее, и спала с обоими — на одной постели в одной палатке. Разве нужно что-то еще, чтобы понять о ней все? Другие телки в компании, которую завалило в пещере, были еще более бесстыжими. Но их больше не было. А эта была. Ибрашка вспомнил ее белый зад, когда она лежала привязанной на камне. Шикарный зад. Тогда Аскер ее спас, а она теперь с этими… точнее с этим, с долговязым дылдой, потому что толстый сдох. Ладно, убит. Напоследок хотя бы вспомнил, что рожден мужчиной, и ушел достойно, защищая женщину. Опять же: какую женщину? Стоило ли отдавать жизнь за такую?

От разглядывания торчавшего под остатками футболки голого пупка телки отвлек длинный — покончив с перетаскиванием трупов, он поспешил в открытую дверь операторской, где рядом с еще одним трупом, привязанным к стулу, среди приборов и мониторов виднелся дисковый телефон с трубкой.

— Стоять! — Ибрашка направил на длинного перезаряженный «Калашников».

Тот застыл на месте. И телка тоже. Глаза — как тарелки.

— Ибрашка, ты чего? — Аскер еще ничего не понял, его автомат оставался за плечом, а нож — за поясом. — Надо срочно звонить в город, рассказать, что случилось. Оцепление снимут, и мы сможем выйти.

— Никаких звонков. Пошли смотреть, где они прячут свой исполнитель желаний.

Аскер покачал головой:

— Это не наше дело. Нужно звонить, и нас заберут отсюда.

— Наше, Аскер. Не их, — Ибрашка мотнул стволом, указывая на длинного и очкастую, — а наше с тобой. Или ты не со мной?

До Аскера, кажется, стало доходить.

— Не дури, — он сказал это спокойно и доброжелательно, как врачи говорят с душевнобольными. — Опусти автомат.