Три подруги и древнее зло

В то время, как я пыталась рассмотреть мир сквозь маленькие щелочки настойчиво закрывающихся глаз, подруга подхватила меня за талию, вынуждая подняться, и куда-то повела. Ощущала я себя при этом странно, двойственно, как если бы находилась одновременно в двух мирах – в мире сновидений и в мире яви. Как если бы я уже уснула, но при этом какой-то маленькой, все еще бодрствующей частичкой себя, цеплялась за реальность.

– Ложись, – тихо проговорила, вернее, почти прошептала подруга, опуская меня куда-то вниз.

Я ощутила под собой мягкость подушек и пружинистость матраса, а следом сверху легло нечто пушистое, очень мягкое на ощупь, успокаивающее.

– Спи, – напоследок прошептала подруга, поцеловав меня в лоб.

А дальше – мягкое шуршание удаляющихся шагов, аккуратно притворенная дверь и тьма, в которую я провалилась как в пропасть.

Глава XXVI

Это было странно.

Все, что я видела, было странным. Неестественным, словно вывернутым наизнанку. Чрезмерно выпуклым и выгнутым. Опасно надломленным и грубо насмешливым, словно этот мир конструировал злой чародей, использовавший всё исковерканное, уродливое, порочное, мутировавшее.

Картинка казалась очень четкой, слишком четкой и слишком яркой, до того яркой, что от этой яркости заболел не только мозг, но даже сам череп. Сознание фиксировало всё, что видели глаза, но какими-то урывками, как будто кто-то пытался сделать нарезку из паршивого низкокачественного видео, а после начал прокручивать её в моей голове, все еще пребывающей в состоянии удушающего оцепенения.

С трудом подняв руку, которая вдруг стала ощущаться тяжелее камня, я потерла глаза. А потом еще раз потерла. И еще раз.

И…

Нет. Наваждение не исчезло, странный мир остался на месте, и я по-прежнему была в нем.

Я стояла перед водоемом, вырытым словно прямо во тьме. В водоеме, нелепо водя в воздухе руками, наподобие погруженных в пьяный экстаз вакханок плескались обнаженные девушки. Все как одна – невероятно прекрасные, словно сошедшие с полотен художников-романистов. Вокруг них, держась у кромки водоёма, собрались в круг мужчины с лицами, словно вылепленными древнегреческими скульпторами, что делало их, как и девушек, друг от друга неотличимыми. Единственными, кто выбивались из этого хоровода идеальной красоты, были жуткие существа, на которых, размеренно покачиваясь на воде, сидели верхом мужчины и которые, несмотря на весь свой ужасающий вид, вносили неожиданно приятное разнообразие.

Каждый монстр был особенным.

Так, ближайший ко мне мужчина держал под узды что-то, походившее на чудовищных размеров пиранью с челюстями на выезд. Тонкие, длинные и очень острые зубы, больше напоминавшие шипы, опасно торчали во все стороны, как иголки у дикобраза. Кроваво-красные глазки кровожадно поблескивали, голодно глядя на девушек и провожая взглядом каждое движение красавиц.

Другой мужчина восседал на существе, напоминающем дельфина, только в отличие от привычных млекопитающих, этот имел два хвоста, каждый из которых нервно бил по поверхности воды, поднимая в воздух фонтаны брызг, а также два носа, словно насильно, скорее всего, в результате травмы, вывернутых вверх и одновременно горизонтально сплюснутых. Из-за этого грубая, темно-синяя кожа на вытянутой морде собралась в покрытую красными трещинами гармошку. По бокам, позади грудных плавников, истекали черной жидкостью глубокие алые борозды, кажется, нанесенные чем-то вроде оснащенного гвоздями хлыста.

Рядом с дельфином покачивалась на воде черепаха, у которой из каждого отверстия в панцире торчало по три лапы. Каждая лапа была покрыта поблескивающей мутно-серебристой чешуёй, больше похожей на броню, чем на естественную кожу. На панцире имелись бугорки разных размеров, некоторые венчали шипы, другие были абсолютно гладкими, даже отполированными, словно там тоже когда-то были острые наросты, но потом их почему-то спилили. Морда у черепахи была крупнее, чем у коровы, с широкой пастью, несколькими рядами желтых неровных зубов и одним глазом, расположенным строго посередине гладкого лба. Глаз был огромным, черным, с серым третьим веком и медленно моргающий, словно чудище вот-вот уснет.