Три поколения

— Вот оно что! Ну, друг, спасибо! Обрадовал ты меня… — начал было он, подходя к пестуну ближе.

Шерсть на загривке медвежонка вдруг поднялась, а оскаленные зубы угрожающе сверкнули.

— Вот ты как! — Мальчик стал отыскивать глазами палку. — Хорош гусь! А если я орясину схвачу да отлуплю тебя, как Сидорову козу, а?.. Ты не гляди, что я ласково говорил с тобой все эти дни… Я, брат, не до дна масленый… Я!.. — Никодим боком подвинулся к березовому сучку и быстро поднял его.

С палкой мальчик смелее подошел к пестуну. Шерсть на звереныше улеглась. Никодим сел на корточки и укоризненно заговорил:

— Это что же, Бобоша? Видно, как туго пришлось, так, Никушка, помоги, миленький, помоги! А чуть отлегло — так «доктору» зубы показывать… А кто тебе, собакиному сыну, собственные низики изорвал? Как ты думаешь, спасибо мне за это мать скажет, а?

Медвежонок примирился с близким присутствием Никодима и смотрел на него, насторожив ухо. Никодим бросил палку и подвинулся еще ближе.

— А если я тебе вот эту штучку покажу, что ты мне скажешь? — мальчик протянул пестуну осотину меда.

Ноздри медвежонка раздулись, он даже высунул красный язык, но осотину из рук Никодима не взял: его пугал запах человека.

Мальчик положил осотину у морды звереныша и ждал. Вскоре медвежонок, забавно чавкая, съел мед.

— Ну вот мы и помирились с тобой!.. — радостно сказал Никодим и попробовал погладить пестуна, но больной угрожающе оскалил желтые острые зубы, заворчал и втянул голову в плечи. — Ну, не буду, не буду… Ишь ты, недотрога какой!

Никодим только теперь заметил, что Бобошка за ночь съел и птиц и ягоды, которые он ему запас.

— На поправку, значит, пошло. Ну, подожди, уж я тебя накормлю!

Часа через два охотник вернулся к больному с зайцем и полной шляпой малины.

Медвежонок уже не ворчал, когда мальчик спускался в ущелье, и даже позволил погладить себя по спине. Но Никодим чувствовал, что звереныш дрожит. До зайца при мальчике он не дотронулся.

— И чего ты совестишься меня!..

Никодим спрятался в кусты. Пестун разорвал и съел зайца.

На четвертый день больной перебирался с места на место на двух лапах. Вывихнутая нога пестуна еще болела. Никодим умышленно разбрасывал пищу в разных концах лужайки и, затаившись, наблюдал, как голодный звереныш со стонами передвигался от одной тетерки к другой.

За дни болезни Бобошка страшно похудел, бока ввалились, шерсть потеряла лоск. Распухшая в коленном суставе задняя нога больше всего беспокоила «доктора».

«После вывиха раздуло…»

Никодиму хотелось приложить к ней компресс из холодной глины, но дотрагиваться до больной ноги пестуна теперь он боялся и все думал, как бы ему перехитрить Бобошку.

— Скажи пожалуйста, зубы кажет… Подумаешь, птица в перьях… — храбрился Никодим.

«А что, если намордник сплести из прутьев? — подумал он. — С голыми-то руками браться за дурака… Куснет по глупости и полруки отхватит…»

Никодим нарезал прутьев и стал плести намордник. «Сплету, а надену как?» Плел и думал. Лицо мальчика было нахмурено. Против обыкновения, в этот день он не разговаривал со своим другом. Только поздно вечером закончил замысловатую свою работу; при помощи палки с расщепом на конце он накинул намордник пестуну на голову, бесстрашно вскочил зверенышу на спину и крепко связал концы прутьев вокруг шеи медвежонка.

Ворчавший, крутивший головою пестун теперь был не страшен ему. Он смело подошел к задней ноге звереныша.

— А ну-ка, давай сюда копыто, еловый шиш!

Мальчик наполнил глиной штанину, приложил к опухшему колену и прикрутил лыком.

— Вот так-то с вашим братом, с зубачами, управляются!

Темнота помешала Никодиму осмотреть пораненное ухо и перебинтовать ослабевшие лубки на переломленной лапе. Мальчик решил оставить медвежонка в наморднике, чтобы утром, после перевязки, снять плетенку.

— Зато, брат, я тебе и меду и овса принесу в подарок!

Теперь Никодим не только снова бесстрашно дотрагивался до медвежонка, но и чесал у него за ухом и даже поцеловал его сквозь намордник.

— Дурашка, дурашка ты мой, толстолобенький!.. — ласково говорил он. — Уж я, брат, тебе за это завтра и овса и осотинку меду притащу. Понимаешь, ме-е-ду-у!..

Пестун смотрел на него, как казалось Никодиму, совсем ласково.

— Ну, братище, до скорого свиданьица! — Никодим потряс здоровую лапу медвежонка.

Глава IX

«Сижу в утесовской тюрьме. Бьют лошадь невынисит. Ехрем».

Записка, написанная чернильным карандашом на обрывке папиросной коробки, истерлась, слова были едва различимы. Гордей Мироныч Корнев последний раз прочел послание друга, полученное через бежавшего из колчаковской тюрьмы в горы красногвардейца, и, разорвав на мелкие кусочки, пустил по волнам Иртыша.

Преодолевая сотни опасностей, Корнев шел из тайги в уездный городок Усть-Утесовск выручать друга.

Облако пыли висело над городом. Низкое, закатное солнце плавилось в окнах.