Три поколения

Партизан с тревогой взглянул на подходивший паром. Город был на военном положении: переправы охранялись. На пароме стояли два чубатых казака и у всех казавшихся им подозрительными проверяли документы. «Лучше бы подождать ночи — да лодкой», — размышлял Корнев. Но было уже поздно: по прибрежной гальке на мокрый, скользкий припаромок двинулась последняя подвода. Запряженная в телегу худая серая лошадь с трудом тащила воз травы. Мальчик, одного возраста с Никодимом, с тоской в голосе погонял коня. На крутом, зыбком припаромке упрямая кляча, не одолев подъема, попятилась. Гордей Мироныч подскочил к оглобле, схватил за тяж и, точно это был его воз и его лошадь, ободряюще закричал:

— А ну, Серко!.. Ну, милый!

Лицо Гордея Мироныча покраснело от напряжения. Он стронул телегу, надвинул хомут лошади к голове, но слабосильная и упрямая кляча топталась на место. Корнев повернулся к растерявшемуся мальчику и крикнул:

— Слезай, сынок! Да в повод бери его!

Мальчик проворно спустился.

— А ну, браток, подмогни! — обратился Корнев к казаку.

Высокий калмыковатый казак сошел с парома, ухватился за тяж, и они вдвоем, подталкивая упрямую лошадь шлеей, вкатили воз на дощатый настил парома.

— Проклятая, как чуть в гору, вот и заозирается и попятится, — глядя в узкие глаза казака, сказал Гордей Мироныч.

Чубатый поправил портупею и осмотрел Корнева с ног до головы. «Чует собака волка», — пронеслось в мозгу партизана. Корнев поднял мальчика на воз и сунул ему вожжи в руки. Не поворачиваясь, он почувствовал на себе пристальный взгляд казака. Казалось, и все, от мала до велика, на пароме разгадали партизана.

Гордей Корнев оправил мальчику рубашонку и застегнул пуговицу на воротнике.

«Сейчас спросит!» Колючий заморозок пробежал по спине Гордея Мироныча.

— Нет ли закурить, служба? С обеда без курева. — Корнов подвинулся вплотную к чубатому.

В этот короткий миг партизан твердо решил: «Спросит — вырву у него клинок из ножен и рубану сначала ближнего, потом дальнего и через борт в воду. Лови тогда зайца за хвост…»

Казак сунул руку в карман.

«Пронесло!»

Гордей Мироныч принял от казака кумачовый, обшитый черными кружевами кисет.

Тихий вечер наплывал с гор. В убогих пристанских домишках люди садились ужинать. В раскрытые окна были видны женщины, дети. Никодим, избушка в тайге встали перед Корневым: «Теперь они тоже ужинают». Голод мучил партизана, но, попав наконец в город, он забыл о голоде. «Бьют — лошадь не вынесет…» Широкая сутулая спина Ефрема Варагушина, в черных кровоподтеках. Сотни таких же, как Варагушин, товарищей с желтыми лицами. Корнева неудержимо потянуло к тюрьме.

Старинная, времен Петра Великого, крепость обнесена толстым земляным валом. Слева крепость огибал Иртыш, справа — горная река Гульба. На крепостном плацу тюрьма, обнесенная белыми каменными стенами.

Партизан смотрел на маленькие зарешеченные окна тюрьмы. Матовые, не пропускающие солнечных лучей стекла холодно и тускло отсвечивали, как бельма слепого.

«Будь ты проклята!»

Гордей Мироныч пошел в слободку. Там, на окраине, жил рабочий кожевенного завода, однополчанин Семен Старцев.

Глава X

— Слушай… — Семен Федотыч покосился на оконце. — Анисья, выдь-ка на час…

Женщина накинула платок на голову, понимающе улыбнулась мужчинам и покорно вышла.

Старцев помолчал, выжидая, пока жена выйдет на улицу.

— Еженощно, на свету, пачками выводят на берег Гульбы, за крепость…

— Семен Федотыч, ну, а вы?.. Вы-то что же думаете?! Да ведь так они всю нашу головку…

Большое, плоское, все вдавленное как-то внутрь, лицо Семена Старцева с широким приплюснутым носом показалось холодным и чужим. Неприятно топорщилась борода тонкая, рыжая, точно шерсть на корове.

— Думаете ли выручать товарищей?.. Или вы и крылья опустили?

Но по сбежавшимся бровям однополчанина Корнев понял нелепость своих слов и облегченно вздохнул.

— Слушай внимательно! — Старцев снова покосился на окно. — Пришел ты, значит, Гордей, очень кстати. Личность ты в городу неизвестная. — Старцев окинул Гордея Мироныча взглядом. — А нам такие личности, для нашего, значит, дела сейчас вот как требуются…

Женщина продрогла на улице, а они все говорили и говорили. Наконец Корнев вспомнил о высланной хозяйке:

— Анисью-то Матвеевну затомили…

— И то правда. — Старцев поднялся и, сильно прихрамывая на левую ногу, подошел к двери. — Анисьюшка! — позвал он жену из темноты.

Молодая женщина с той же понимающей улыбкой вошла в комнату и, передергивая плечами под легким, тонким платком, сказала:

— Гостеньку в сенях постелить, Федотыч. А то на нового-то человека да наш клоп…

* * *

— Пора!..

Корнев вышел. Даже признаков зари не было. Шумела на перекатах река. Прохладой обдало горячее после сна лицо. Гордей огляделся по сторонам: город и слободка спали. Ступая по-охотничьи бесшумно, спустился в заросший полынью, заваленный костями и обрезками жести овраг. Оврагом прошел до берега реки. Крепостной вал и высокий глинистый обрыв над Гульбою были рядом.

Дорога к месту казни проходила вблизи оврага. Гордей Мироныч вошел в пахучую полынную заросль и лег.