Три поколения

В обед перетянули шкуру. За работой Митя забывал о когтях, но стоило лишь взглянуть на испорченные задние лапы, как горечь с новой силой охватывала его. Живьем бы, кажется, проглотил он эту рыжую девку.

После обеда в избу к Ерневым забежал Терька, многозначительно кивнул головой, но ничего не сказал и выскользнул за дверь.

Терька обошел заимку, прячась за заборами, пробрался к задворкам дома Анемподиста Вонифатьича, стоявшего на краю Козлушки.

Глава XIX

Суббота — искони «банный день». Баню раскольники любят так же, как и хмельную медовуху. К жаркой бане матери приучают ребят на первом году рождения, едва у ребенка зарастет пуповина.

Линия бань тянется за чертой скотных дворов, у реки. «Баня без реки что блин без масла». Нет такой бани в Козлушке, которая бы по нескольку раз не загоралась от докрасна раскаленной каменки, а у реки расторопная истопница одна справляется с пожаром.

Горячей воды в козлушанской бане греют не более трех ковшей: «глаза промыть от банной копоти да на голову горсточку, чтоб темя не горело». Да и не «моются» козлушане, а «парятся». Парятся все без исключения, с той только разницей, что чем человек старше, тем парится он лютей. Древние старики в баню ходят обязательно в рукавицах:

— Руки не терпят, а спина жару просит.

Распарившись до такого состояния, что того и гляди кровь в жилах свернется, а на голове волосы вспыхнут, вылетает кержак из бани за дверь и — зимой и летом — в реку. При тридцатиградусном морозе стоит себе «банничающий» старец в проруби, и кажется ему, что вода вокруг разгоряченного тела кипит и пузырится… Пар клубами валит от плеч. Волосы на голове и бороде в сосульку обратятся, а человек стоит себе да пофыркивает только.

Выберется из проруби старец и не спеша снова идет в баню, снова наденет рукавицы и лезет на горячий полок. И так — раз до девяти.

Если же проруби нет, ее заменяет снег. Катается человек с боку на бок в сугробах.

— Крепнет дух, глаза вострее становятся после баньки. Ломоту в костях уничтожает, — хвалятся старики.

Терька залег за большим пнем, вблизи бани Сизевых, радуясь, что попал вовремя. В бане мылся Анемподист Вонифатьич с Фотевной. По нескольку раз спускались они к реке, и вновь парились, и вновь охлаждались. Терька знал, что дочки Анемподиста парятся в бане все вместе и всегда после стариков.

— Первый жарок опарить — все равно что пенки с молока снять, — говорят в Козлушке.

Старики никому не уступят первого банного пару.

Долго крякал и плескался, как утка, Вонифатьич. Фотевна давно уже ушла, а Анемподист вновь хлестался веником на полке, да так, что Терьке было слышно, и снова семенил к реке, дымящийся и красный, точно со снятой от головы до пят кожей. Но вот ушел и он.

Терька уставился на большой дом Сизевых. Хлопнула дверь. Показалась рыжая старшуха Аксинья с березовым веником под мышкой. Следом за Аксиньей шла не менее рыжая Палашка, за Палашкой — Марьяшка, за Марьяшкой — Соломейка, Виринейка, Пестимейка, Дарька, Федорка, за Федоркой — самая младшая из девяти, курносая, кривоногая Сосипатра.

Девять дочек Вонифатьича, каждая с веником под мышкой, гуськом растянулись от дома чуть не до самой бани. Терька испуганно припал к земле, когда раздевавшаяся в предбаннике старшуха, словно чуя опасность, уставилась в его сторону.

Девки быстро разделись, и вскоре зашумели на полке их веники. Девять пар обуток выстроились у дверей бани.

Терька выскочил из засады. Припереть баню колом, захваченным с собой, было делом одной минуты.

В шуме и хлесте веников, в шипении пара девки не слыхали, что делал за дверью Терька.

Пару за парой он стал осматривать обутки. Все девять пар были с подковками, но с проношенными подошвами на правых обутках были три: у Аксиньи, Палашки и Виринейки.

— Которая?

Не раздумывая он захватил правые обутки от всех трех пар, сунул один из них за пазуху, два других взял в руки и пустился бежать. Во что бы то ни стало нужно было поспеть до первой запалки. Хватятся — берегись.

Митя, дед Наум и Вавилка нетерпеливо ждали Терьку.

— Бежит! — крикнул стоявший на карауле Зотик.

Все кинулись к двору. Запыхавшийся Терька был уже у сугроба и примерял к следу обуток за обутком.

— Палашка! Сдуреть бы ей! — победно закричал он.

Дед Наум осторожно прикинул обуток к четко отпечатавшемуся следу. Сомнений не оставалось.

— Зотик, Вавилка, бегите! — сказал дед.

Зотик с Вавилкой опрометью кинулись к соседям сзывать понятых. Обуток Палашки дед Наум взял сам. Терька же бегом понес остальные два к бане.

Разомлевшие от пара Вонифатьичевы дочки, свалившись с полка, кинулись к двери. Первой толкнулась Сосипатра — заперто. Отпихнула ее Федорка — не тут-то было.

— На вот, девоньки, приперто!

Забились девять дочек в жару бани, как караси на сковородке. Толкнулась в дверь Дарька — не поддается. Налегла вместе с ней Пестимейка, в спину Пестимейки уперлась Виринейка, а в Виринейку — Соломейка… И вместе с распахнувшейся дверью вылетели из бани под ноги подбегавшему с обутками Терьке.