Три поколения

Деда Наума в общежитии не было. Артельщики быстро разобрали портянки, надели обутки и вперегонки побежали к ключу умываться. Под ногами хрустел и ломался обсахаренный инеем сухобыльник. В предрассветной мгле заросшего оврага взблескивал и гремел по камням говорливый ручей.

Не пошел умываться с ребятами только Амоска:

— У них вся и забота, что о себе, а у меня собаки на руках.

Он открыл дверцу конуры. Навстречу выскочил Тузик и еще на пороге сладко потянулся сначала на передних, а потом на задних лапках.

— Разминайсь, разминайсь, собаченьки, — сказал Амоска. — Сегодня на работу!

Дед Наум вернулся, когда ребята уже сидели с ложками в руках. Лицо председателя было торжественно и строго.

— Помолиться уходил, — шепнул Мите Зотик.

Митя сейчас только заметил, что ни Зотик, ни Вавилка, а тем более Терька и Амоска не стояли по утрам на молитве. Помахав щепотью раза два-три перед глазами, они садились за стол.

Серьезность деда Наума заражала и ребят. Ели они молча и как будто с нарочитой медлительностью. Никому не хотелось показывать своего волнения. Дед Наум после еды долго облизывал ложку и, отвернувшись в угол, дольше обыкновенного простоял на молитве.

Ребята с ружьями за плечами терпеливо ждали.

— Первый выход не на прибыток, а на испыток, ребятушки, — сказал дед. — Перво-наперво нужно осмотреться, пораскинуть умишком где, что и как. В промысле спешка — что без глаз слежка. Себе досадишь и зверю повредишь.

Дед Наум сохранял спокойную учительскую строгость и в выражении лица, и в тоне голоса.

— Боже вас упаси в соболиных ухожьях зря стрелить, не к месту костер разжечь! Не дай господи песню запеть или друг с дружкой громко заговорить. Белка и та шуму не любит, а соболь маханет-маханет, и с собакой не всегда догонишь… Тайгой иди — и под ноги, и по сторонам, и на лесину гляди. В тайге, если удал да смел, ты его съел, а чуть прозевал — или воду хлебал, а то и сам на зубы черному зверю попал…

На промысле дед, казалось, помолодел.

Собак вели на сворках.

На широком Шумишихинском увале остановились. Кругом громоздились горы, густо заросшие лесом. Дед показал на желтевшее внизу становище:

— Примечайте, где стойбище. Это вон полдник, это север, а избушка наша прямехонько на запад. Напротив стана, на восток, — белк Шумишка.

Дед Наум повернулся и рукой указал на укутанный густыми облаками лесистый хребет:

— До белка верст восемь, а то и весь десяток наберется. Там соболь. Изредка соболь с камней и кедрача в пихтач спускается. Годами убивали зверей и на этом увале. Случалось убивать и у избушки. Все от кормов зависит. Много лесной мыши на белке — зверь вниз не спускается, мало — рыщет повсюду. Теперь пойдем, ребятушки, обследуем увал. Бельчонку, колонка, хорька да горностая попримечаем. Разобьем ухожья на участки, наметим, где рубить кулемы, где капканчики ставить, а где с ружьем следить белку… Помните же: тайгой иди — и под ноги, и по сторонам, и на лесину гляди.

Промысловая грамота сложна и проста в одно и то же время. Для преодоления ее порой не нужно острого и изворотливого ума, а лишь врожденное чутье, унаследованное от предков, да острый глаз.

Неповоротливый, «туговатый на голову» Вавилка в лесу был как у себя дома, а двенадцатилетний Амоска, никогда не бывавший на промысле, первый научился отыскивать в густом лапнике пихтача беличьи гнезда — гайно.

Дед Наум не смог бы объяснить словами, как узнать, жилое ли гайно или оно оставлено. Но Амоска уже к вечеру первого дня без ошибки отличал свежую поедь[35] от старой. По едва заметным уколам на пихтовой коре от беличьих коготков научился определять, обитаемо гнездо или нет.

Старший брат Амоски, Терька, несмотря на то что уже самостоятельно промышлял прошлой зимой, усваивал таежную грамоту труднее. Зотик, так же как и Вавилка, до многого доходил сам и уверенно разбирался в промысловой премудрости.

Митя напрягал зрение, слух, усиленно старался запомнить все сказанное дедом, но стоило ему столкнуться с чем-либо самостоятельно — терялся.

— Дурак! Стопроцентный дурак! — ругал себя Митя после того, как на вопрос деда: «Где у нас сейчас стойбище?» — он указал в противоположную сторону.

Митю поправил Амоска… И Мите казалось, что он никогда не одолеет лесной премудрости, несмотря даже на такого учителя, как дед Наум.

— Бельчонка держится ровненько, — говорил Наум Сысоич, — можно не опасаться, что скоро укатится: запас сделала большой, лето был грибное, пихтовую шишку не обило бурей, черемуха была урожайной. Горностай будет у нижних кромок увалов: мышь в мелкий кустарник скатилась. Соболь спустится в речки и на увалы, будет и на пихтачах. С крутиков и из кедровников белка выкочует скоро: орех уродился тощой и редкий, видать, что завязь ушибло морозом. Кедровки мало, и зоб у нее пустой. Кулемы на колонков надо рубить по увалам. Капканчики на горностая — по речкам. На приманку белок класть сухой гриб. Соболя по чернотропу с собаками попробуем, а оследится — капканы разбросим. Так-то, молодцы удалы!

Все подробности промысла были разработаны дедом точно, сомнений у ребят не оставалось.