Три поколения

Повариха накинула фуфайку и выскочила за дровами. Порывом ветра девушку с такой силой бросило в сторону, что она упала в грязь. «Держись, Катька, держись!» — уговаривала она себя. Пока донесла охапку дров до кухни, насквозь промокла и продрогла так, что не сгибались руки, — не могла раскрыть коробок спичек.

В окно хлестала мутная волна ливня. За стеной выло, ревело, грохотало. «Должно быть, сорвало лист жести с крыши?» Казалось, полевую кухню с жалкой, прожженной трубенкой, с камельком и вмазанным в него котлом вот-вот опрокинет, как утлое суденышко в разбушевавшемся море.

— Катька, а ведь так тебе не разжечь! — с отчаянием сказала повариха. — Придется рубить какой-нибудь старый ящик, хоть и запретила это бригадирша.

Изо всех сил Катя плечом нажала на припертую ветром дверь и снова чуть не шлепнулась в грязь. Раздробив ящик, Катя все-таки затопила печь, и, когда загудело в трубе, на кухне потеплело. Сырые дрова шипели, сочились желтой пузыристой влагой, но все же не переставали гореть.

Вскоре вода в котле закружилась, запенилась, закипела. От котла потянуло вкусным, сдобренным луком и салом пшенным кулешом.

Но если трудно было в такую погоду сварить обед, то еще труднее доставить его трактористкам и прицепщицам в поле, за два километра. В одной руке повариха держала на весу обвязанное скатертью ведро с горячим пшенным кулешом, другой рукой управляла ленивой, ошеломленной секущим дождем клячей. Не раз в дорого Катя плакала, но этого никто не видел, а сама она никому не жаловалась. И если иной раз повариху выдавали заплаканные, красные глаза, то у кого же они не слезились в такой ветер?

Очень счастлива была Катя, когда смотрела, как ее подруги, забравшись в кабину, с аппетитом ели душистый кулеш со свиным салом и пережаренным луком.

Я б-бы тте-е-бе, Кка-атя, Зо-ло-тую Ззвезду Ггероя повесила, — стуча зубами о ложку и едва шевеля синими, дрожащими губами, шутливо проговорила маленькая прицепщица Груня Воронина. — С каждой ложкой чувствую, как оттаиваю…

Катя подняла глаза на промокшую Груню и, слабо улыбаясь, ответила:

— За кулеш, Грунюшка, Героя не дают… А вот уж если кому и вешать Звезды, так это прицепщицам. Трактористке что, она в кабине, а вот прицепщица — это да! Посиди-ка день-деньской под проливным дождем на таком буяне, покрутись, как сорока на колу! — Катя зябко передернула худенькими плечиками. — Давайте, девушки, подолью горяченького…

— Кулеш был, Катюша, министерский! — сказала Груня, хозяйственно завертывая в бумагу ложку и засовывая ее за голенище.

Блаженно потянувшись, девушка вылезла из теплой кабины на холод. Дождь сменился снежной пургой. Под ногами чавкало, хлюпало, снег месился с грязью.

— Чего доброго, снова застынет наша залежь, как ты думаешь, Поля? — обратилась Груня к трактористке.

— Не застынет. Погода знает, что нам сеять надо, — утешила трактористка.

Повариха отправилась к другому трактору, а Груня взобралась на железное сиденье плуга и стала ждать, когда Поля запустит трактор. Работая с Полей, Груня не волновалась: ежедневно их машина перевыполняла норму, хотя Поля никогда не торопилась, не кричала и не ругалась, как Акулина Губанюк. Сейчас Поля тронет трактор, Груня положит руку на рычаг, будет смотреть на лемехи и мечтать.

Когда думаешь о хорошем, всегда забываешь и о холоде и о времени. А пока трактор стоит, можно чуточку понежиться после сытного обеда и, может быть, даже на одну минутку вздремнуть. За пять часов так накачало, что и сейчас еще кажется, будто едешь. Еще полсмены, и потом в тепло — и спать… По раскрасневшемуся на ветру лицу девушки поплыла радостная улыбка.

Наконец заревел мотор. Маленькая прицепщица снова закачалась на железном сиденье, и снова хлестал ее ветер, швырял в лицо и за воротник снегом, пронизывал насквозь, леденил руки и ноги девушки. Но вот кончилась длинная загонка. Поля повернула трактор, а Груня подняла рычаг и перевела плуг в нерабочее положение. Пока трактор делал разворот и заходил в борозду с другой стороны загонки, Груня стряхивала с себя снег и утирала лицо. Теперь пурга била ей не в лицо, а в правый бок, и стало много легче. Оттого обратный путь показался ей вдвое короче, точно машина шла под гору.

Шипят под лемехами, опрокидываются маслянистые пласты, зыблется по черным волнам плуг, качается, как в лодке, прицепщица. Ветер и пурга злятся по-прежнему, но сейчас они менее страшны. Груня внимательно следит на глубиной вспашки, за рельефом залежи: в низинах заглубляет плуг, в гору приподнимает. Пусть агроном хоть с линейкой по пашне ходит, глубина везде одинаковая. Не затем Груня Воронина ехала из Москвы на Алтай, чтобы землю портить!

Пристроившись спиной к ветру, прицепщица отдается воспоминаниям.