Три покушения на Ленина

– Плохо, – удрученно опустил голову Платтен. – Мы летели через территорию Литвы, а там в это время стояли поляки. В районе Вильно нас обстреляли. Один из моторов выбыл из строя, бензиновый бак потек, кабина загорелась – думали, что взорвемся. Но Вильгельм дотянул до какого-то луга и совершил вынужденную посадку. Меня тут же арестовали и бросили в тюрьму, а Лизу, как я и рассчитывал, не тронули. Тем более, что она предъявила старые афиши, сказала, что в дела мужа не вникает и в Германию летит для заключения контракта с одним из оперных театров. Я же настаивал на том, что являюсь торговым представителем и, кроме того, будучи в Москве, вел переговоры об обмене эмигрантами.

– И они вам поверили? – недоверчиво протянул следователь.

– И да, и нет. Что-то уточняли, что-то перепроверяли, но через три месяца решили, что никакой опасности я для них не представляю, вытолкали за ворота, посадили в поезд и отправили в Германию. Да, чуть не забыл, все это время «фрау Платтен» терпеливо дожидалась моего освобождения – и дождалась. Так что в Германию мы поехали вместе и задание Коминтерна, хоть и частично, но выполнили.

– Почему частично?

– Кое-что из драгоценностей полицейские нашли и, конечно же, конфисковали. Ссылки на то, что это бабушкино наследство, не помогли, как не помогло и заявление о том, что это театральный реквизит. Но главное – письма и инструкции Ленина – мы довезли.

– Тем более непонятно, почему вы заняли враждебную позицию по отношению к ВКП(б) и СССР, – рубанул следователь.

– Я? Враждебную? – изумился Платтен. – Да ни за что на свете! Хотя не скрою, что введение НЭПа я рассматривал как предательство интересов революции. Когда в 1927-м взялись за Зиновьева, Каменева и Троцкого, а позже и Радека, я выразил свое категорическое несогласие, так как хорошо их знал и не мог поверить в то, что они предали интересы рабочего класса… И в этом была моя ошибка, – после паузы закончил он.

Судя по всему, следователь оценил это добавление, потому что вопросы о Зиновьеве и полученных от него контрреволюционных заданиях формулировались значительно мягче. Платтен говорит, что подобного рода заданий не получал, с Зиновьевым общался как с руководителем Коминтерна и, к сожалению, недооценил значение борьбы ВКП(б) с эсерами и меньшевиками.

– А теперь вы оценили значение и необходимость этой борьбы? – сделав ударение на слове «теперь», чуть ли не подсказал следователь ответ на это вопрос.

– Да, – все понял Платтен, – теперь я считаю, что всякая борьба против партии должна немедленно привести в лагерь злейших врагов революции. Но в период 1926–1928 годов во время дискуссий я допускал ошибки троцкистского характера. И в этом признаю себя виновным.

Считая, что эта сторона деятельности Платтена освещена достаточно ярко, следователь оставляет тему антипартийной деятельности и подбирается к нему с другой стороны. Протокол от 21 февраля 1939 года начинается с совершенно неожиданного вопроса:

– Хранили ли вы у себя на квартире какое-либо оружие без соответствующего разрешения?

– Да, вплоть до июня 1937 года без всякого на то разрешения я хранил дома маузер, который был изъят при аресте моей жены. В этом я признаю себя виновным. Но должен сказать, что ранее на это оружие я имел соответствующее разрешение.

– Следствию известно, – припечатал следователь, – что ваш маузер предназначался для совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства членами троцкистско-террористической организации. Дайте по этому вопросу правдивые показания!

– Никаких показаний по этому вопросу дать не могу, так как я не троцкист и не террорист, – отрезал Платтен.

Как ни решителен был Платтен, это заявление уже не имело никакого значения. Меньше чем через месяц ему предъявили постановление об окончании следствия и он пишет под ним по-немецки: «С материалами следствия, ознакомлен. Добавлений и просьб к следствию не имею. Я подтверждаю все мои показания и прошу помочь мне выйти на правильный путь».

Через два дня обвинительное заключение передается военному прокурору Московского военного округа, вот-вот суд, и вдруг дело возвращают на доследование. Оказывается, арестованный по другому делу некто Гинзбург заявил, что Платтен является резидентом немецкой разведки и что он, Гинзбург, связан с ним по шпионской деятельности. Снова расследования, допросы, очные ставки – в итоге выяснилось, что никакой Платтен не резидент, а Гинзбург – самый обыкновенный лжец… Лжец-то лжец, но зачем понадобилось оговаривать Платтена? Не иначе, ему пообещали скостить год-другой, если поможет утопить строптивого швейцарца.

И вот наконец назначена дата суда: 29 октября 1939 года. Казалось бы, все предрешено, приговор можно оглашать до начала заседания: либо расстрел, либо 25 лет лагерей. Но судей ждал большой сюрприз. Они не учли, с кем имеют дело. Платтен – это не мальчик для битья. Платтен – это настоящий революционер, блестящий тактик и дальновидный стратег. После оглашения обвинительного заключения у него спросили, признает ли он себя в вышеназванном виновным.