Три последних дня

– Когда ты видел его в последний раз?

– Лет пятнадцать назад.

– Где?

– В Москве. Он приезжал как турист. Ну, и позвонил мне.

– И он тогда попросил тебя помочь с Садовниковой?

– Нет, что вы! Потом просил, совсем недавно.

– Когда?

– Месяца полтора прошло, как он звонил.

– Ты от него брал деньги?

– Ну да, он перевел мне их на счет. Две тысячи евро.

– Зачем?

– Я покупал для Садовниковой путевку! Здесь, в Москве. Платил наличными.

– Как Мирослав тебя вознаградил?

– Он сказал мне: купи путевку примерно за семьдесят тысяч рублей. А разницу – оставь себе. За труды. Я так и сделал. А что случилось?

«Путевка стоила пятнадцать тысяч. Высоко же ты оценил свои труды!» – мелькнуло у Ходасевича. Но поднимать этот вопрос он не стал. Молвил:

– Сколько раз ты встречался с Садовниковой?

– Один.

– Всего один? Где?

– Я приехал к ней домой.

– До-мой? Зачем? Мирослав тебя об этом просил?

– Нет!! Просто ей так было удобней. Да и мне тоже.

– Ты докладывал своему заказчику о результатах визита? Рассказал, есть ли в квартире Садовниковой антиквариат, картины? Какая обстановка, какие замки?

– Нет!! Он меня даже не спрашивал об этом!

На секунду Ходасевичу стало стыдно. По сути, он нарушил если не присягу, то боевое наставление и устав – точно. Использовал свои очень специальные навыки и приемы против гражданского лица. И, главное, с личной целью. Движимый – уж признайтесь хотя бы самому себе, товарищ полковник! – банальным и мелочным чувством: ревностью.

– Ладно, – сказал Валерий Петрович, – я тебя отпускаю. Сам понимаешь, никому о нашей встрече говорить нельзя. Езжай себе с миром.

И он вышел из автомобиля в холодный осенний вечер.

* * *

В ту ночь полковник долго не мог заснуть. Ходил на кухню, шаркал, курил. Пил горький чай, от которого становилось еще горше и совсем не спалось. Потом принял с лекарственными целями семьдесят капель коньяку, но совесть все равно не унималась. «Черт бы меня побрал со всеми моими старыми потрохами! Куда я полез? Что я творю?! Кто мне позволил – да и как я мог! – свои знания и навыки, данные мне, чтобы защищать Родину от главного противника, применять для допроса ни в чем не повинного человека?! На кого он работает? – спрашивал у него я. – А на кого, прах меня побери, работал сегодня я? На мое жалкое, ничтожное, старое эго? Почему я уподобился сегодняшним моим коллегам? Почему я решил, что и мне тоже закон не писан?»

Ходасевичу хотелось забыть эту историю с Юлей. Как говорят молодые, забить на нее. Но… Если вдруг забить, тогда получится, что он зря позорился сегодня вечером. И напрасно мучил непричастного, похоже, человека.

* * *

Дневник Юлии Николаевны

Я никогда в жизни не была такой счастливой.

Теплоход оказался сказкой совершенно невиданной. Помню, в советские времена путешествовали мы с маленькой Танюшкой – из Одессы плыли в Батуми. Каютка крошечная, койки в два яруса, туалет – в конце коридора. Оконце-иллюминатор выходило прямо в море, а кормили, хоть называлось это рестораном, но совершенно по-столовски: сосиски, картофельное пюре, сырники, котлеты с подозрительным запашком.

А тут настоящий рай. Зеркала кругом, ковры, цветы, музыка, улыбки. Каюта огромная, хоть танцуй, со своим балконом – до чего хорошо дышать на нем морским воздухом, расслабляться с коктейлем в шезлонге. В ресторане – хрусталь, фарфор. Еда – сплошные изыски. На закуску, к примеру, на серебряном блюде приносят французские сыры, а к ним – мед и орехи. Обаятельный официант знает всех по именам (я у него «Мадам Джулия»).