Три повести

Страшная зима надвигалась на город. Немцы отпраздновали рождество. Из Германии шли коробочки с маленькими искусственными настольными елочками. Вторичный сбор подарков — «кампания зимней помощи» — намечался на конец января. Накануне Нового года эсэсовец, посещавший их, исчез. Соседка, уже знавшая его, видела, как он уходил куда-то с батальоном по дороге на Белгород. Зима обещала быть лютой, в конце декабря установились морозы, каких не запомнили даже старики. Смерть, подготовленная осенними месяцами, стала гулять по домам. По вечерам жившие в соседних квартирах сходились в кухоньке Веры Петровны. Фитилек в плошке чадил. Все жались поближе к огню печурки: аккуратно распиленные Ириной и Раей филенки зеркального шкафа лежали горкой у печки. Они горели споро с приятным запахом лака. Каждый вечер, сходясь у огня, все начинали щупать себе ноги. Самое страшное было, когда на месте, нажатом пальцем, оставалась беловатая вмятина. Цингу сопровождала смерть. В январе умерла соседка, вдова профессора Стукова. Она даже не умерла — она просто погасла, как гаснет пламя свечи, которой не хватило кислорода. Ее несколько дней выжидали хоронить, чтобы похоронить сообща с умиравшим внуком Сережей.

Когда было получено разрешение на похороны, Ирина пошла в бюро похоронных процессий. С жемчужными подстриженными усиками, чтобы казаться моложе, там сидел старик-немец.

— Гроб и процедуру могут получить только те, кто работал в немецком предприятии. Нужна для этого справка, — сказал он, приглядываясь к Ирине. — Впрочем, я бы мог облегчить вам это, барышня… отчего бы вам не поступить работать ко мне? — Его розовые щечки стали румянее. — Вам было бы у меня отлично, могу вас уверить. Мне нужна помощница, молоденькая и хорошенькая при этом…

Ему показалось, что она медлит уйти. Он отодвинул креслице, в котором сидел. Тогда она с такой силой захлопнула дверь, что, сразу откинувшись, он едва не опрокинулся с креслом.

Стукову и Сережу хоронили сообща. Неделю спустя умерло еще двое детей в соседней квартире: дети умирали просто, никого не тревожа. Час назад они еще улыбались и даже ели лепешки, — к вечеру они затихли, точно их загасили. В январе, когда на базаре стало невозможно продать или обменять что-либо из вещей, Ирина и Рая в первый раз решились идти за Полтаву. Сизый иней дрожал над степью, начинавшейся сейчас же за Харьковом. Женщины шли сообща — их было почти шестьдесят: некоторые несли с собой грудных детей, которых не на кого было оставить. От слабости и голода одна за другой присаживались сбоку дороги: те, кто мог двигаться, торопливо проходили мимо, не оглядываясь, — они боялись увидеть то, что угрожало и им. К утру замерзших заносило снежком: они оставались в тех же позах, в каких присели отдохнуть на минуту. Пшеницей, которую удалось за Полтавой достать, жили втроем целый месяц. Подспорьем к пшенице были отруби: они мастерили теперь спичечные коробки. За сто коробок давали стакан отрубей.

Однажды ночью при свете коптилки Ирина увидела: убедившись, что девочки спят, мать щупает себе ноги. Она нажимала на них пальцами, и белые вмятины не заполнялись. В доме была цинга. Утром тайком от матери Ирина пошла выменивать последнюю лучшую пару обуви. Она выменяла ее на двадцать стаканов пшена. На Сумской улице два немецких офицера стояли возле кафе с вывеской «Заходи еще». Одному из офицеров Ирина понравилась.

— Ты… маленькая, — сказал он ей. — Можешь получить чашку кофе и пирожное.

Она прошла мимо, как бы не поняв, что он обращается к ней. В окнах кафе были выставлены пирожные с кремом. Она ускорила шаг: больше всего она боялась, что у нее отнимут пшено. Внезапно печальный трубный звук раздался в морозном воздухе: в зоосаде ревел от голода слон. Она видела не раз, как лани ощипывали с деревьев замерзшие листья. Зебра с поврежденной ногой одиноко стояла у решетки: в ее глазах, казалось, были слезы. Однажды, не удержавшись, Ирина протянула ей кусок хлеба. Животное благодарно мягкими губами сжевало его с ее ладони. У Ирины осталось ощущение, что зебра поцеловала ей руку. К февралю последние звери погибли. Дольше всех, настойчиво сопротивляясь неизбежной гибели, держался слон. Он погибал долго, сломленный голодом. Уже после того, как он погиб, Ирина пришла взглянуть на его все еще могучее тело. Серая кожа плотно облепила его костяк; хобот, лежавший на земле, был отогнут кверху; маленький треугольник мохнатого рта открыт: казалось, только теперь слон признался, что погиб от голода. До этого, гневно расхаживая и трубя на весь город, он как бы возвещал возмездие.

Только месяц спустя узнали о гибели согнанных в бараки возле Тракторного завода. Они были расстреляны в январе и свалены тысячами в противотанковый ров. Те, кто смог, убежал; среди бежавших оказался Левка-сапожник. В его черных курчавых волосах были теперь толстые, как струны, седые нити. Он появился перед вечером, одетый в остатки какого-то странного желтого, видимо, некогда противоипритного костюма. Он принес Ирине короткую предсмертную записку от Аси: