Три повести

— Немцы сейчас пути берегут… севернее-то Киева у них дорога отрезана. — Рябов был тот же — неторопливый, спокойный, густо заросший курчавой бородой. Он передал Макееву приказ Суровцева. — Только по железной дороге — не думай: немцы сейчас даже тендера проверяют. Я тебя научу, как идти…

— Подожди, достану карту.

— Не надо. По карте меня только запутаешь. — Рябов начал диктовать ему названия сел. Потом, проверив дверь: заперта ли она, он стал стягивать с себя сапог. — На, возьми на разживу, — сказал он, подавая Макееву пакет.

— Это что?

— Марки. Немецкие деньги.

— А чего они сто́ят? — усомнился Макеев.

— Для дураков сто́ят. Может, смазать кое-кого или еще для чего.

Макеев все же, не доверяя своей памяти, записал условными буквами путь следования.

— Да, вот еще что… чуть было не забыл, — сказал Рябов, оживившись. — Брат у тебя есть?

— Был, а что… или что-нибудь слыхал о нем? — спросил Макеев, бледнея: а вдруг Степан — жив?

— Жинку его видел… просила тебе сказать.

— Варю? — Макеев схватил Рябова за руку.

— Вот имени-то не спросил. Кажется, что Варя. Пойдешь на Елисаветовку — она там у старушки… хорошая бабка одна. Мария Стодоля — запомни.

— Ну, спасибо, Рябов… порадовал, — сказал Макеев не сразу. — Камень с моей души отвалил… Я уж и не надеялся, что жива она — Варя.

Он задумался, и Рябов не стал его расспрашивать.

Несколько дней спустя Чуйко проводил Макеева в путь. Перед уходом он сунул ему в вещевой мешок две бутылочки.

— Пригодятся… и подвезут за них в случае чего, а может, и с братом моим разопьешь.

На всякий случай он дал ему адрес брата — Григория. Была поздняя осень, и по ночам затягивало лужи на дорогах ледком.

Давно уже схоронила Варя где-то в степи своего первенца. Давно уже выплаканы были все слезы, и теперь не узнал бы Макеев жены брата, походившей в пору, когда он впервые увидел ее, на тонкую яблоньку. Жесткие складки горя лежали на ее почерневшем лице и на обтянутом коричневой кожей высоком лбу. Дважды угоняли немцы и ее, и дважды убегала она из эшелонов, двигавшихся в ненавистную неметчину. Ей некого было больше терять, — мужа и первенца она утратила. Она шла от села к селу, находя то там, то тут временное пристанище, помогая хозяйке обложить на зиму хату сухим очеретом или наломать в поле на топливо стебли подсолнухов. В холодной воде прудов, посиневших под северным ветром, плавали уцелевшие утки. Звенели залубеневшие стебли кукурузы. Но уже прошла весть, что переправилась Красная Армия на правый берег Днепра и идет сейчас большое сражение…

В одном из сел, где осталась Варя на несколько дней, она встретилась с незнакомым ей человеком, о котором только успела узнать, что работал он до войны в Кривом Роге. Вечером при свете коптилки в хате он участливо расспросил Варю, откуда она и куда идет. Она доверилась ему и рассказала о своем горе.

— Что же, неужели из родных никого не осталось? — спросил он.

— Был у мужа брат… да не знаю, где он. Тоже в Кривом Роге работал.

— А фамилия как?

Она поколебалась было, но назвала фамилию Макеева. Что-то, показалось ей в ту минуту, прошло по лицу человека, но он ничего не сказал ей. Только позднее и как бы мельком он спросил у нее:

— Километрах в пятнадцати отсюда есть хутор Елисаветовка… добраться туда сможете?

— Отчего же, — сказала она недоуменно, — я и не столько ходила.

— Так вот, спро́сите там Марию Стодолю… хорошая старушка, я ее знаю. Скажете, что от Николая Ивановича, — она вас приютит. Зимние месяцы проживете у нее, а там будет видно… по хозяйству поможете. Может, и брат вашего мужа найдется.

— А фамилия ваша как? — спросила она несмело.

— Николай Иванович — и всё… — ответил он уклончиво, и она так и не узнала о человеке, кто он.

Несколько дней спустя она ушла по направлению к хутору, на который он ей указал. Она шла степью, по пустынной дороге. Ее руки в коротких рукавах кофтенки зябли от ветра, уже обещавшего близкую зиму. Там, на западе, куда опускалось солнце, протянулись длинные, наполненные розовым негреющим светом и похожие на леденцы облачка. И розовые эти облачка, и земля, ярко и остро освещенная поднявшимися зеленями, — все могло бы походить на весеннюю пору, если бы не холодные краски осени и не желтые, как бы запотевшие под негреющим светом, жнивья. Хаты были уже обложены на зиму стеблями очерета, и низко, с торопливым шорохом крыльев, проносились стайки маленьких, точно литых скворцов.

К вечеру она пришла в хутор, затерянный с вишневыми своими садами в стороне от дороги. В доме, который разыскала она, было опрятно и чисто придирчивой, знакомой ей чистотой: некогда и она так же скоблила, и белила или мазала глиняный пол, и развешивала по стенам отглаженные до костяного блеска полотенца. Опрятная старушка зорко свежими молодыми глазами оглядела вошедшую.

— Вот уж и не знаю, как сказать о себе, — сказала Варя неуверенно. — Велел Николай Иванович мне вас разыскивать… а кто он такой, и не знаю.