Три повести

— Змея — вот он кто такой! — сказал Согум к полному удовлетворению толпы. И, бросив бездыханное тело в грязь, проговорил: — Теперь вы поняли, кто он?

— И даже очень, — весело ответил Гудим. Он поплевал себе на руки, словно собирался колоть дрова, и задорно подтолкнул Согума в бок…

В то время, когда, казалось, победа была совсем близка, когда сухумцы полагали, что мятеж подавлен, к южной части города, известной под названием Тубун, продвигался десант янычаров. Войска были высажены под покровом ночи. Они наступали быстро, почти бегом, и все живое, что попадалось им на пути, гибло под ударами кривых сабель. Нападение было неожиданным. Сухумцы растерялись. По узким и пыльным улицам с воплями носились женщины, прижимая к груди малолетних детей. Они спрашивали: куда бежать? Но никто не мог ответить, где можно укрыться от опасности.

Стрельба возобновилась с новой силой, она доносилась с разных концов Сухума. Вдруг пронесся слух, что город обложен янычарами со всех сторон. Говорили, что высадились войска и в северной части города, недалеко от реки Гумисты. Оставался один-единственный путь — в горы! Но и там, в горах, горели костры, пугавшие жителей.

Янычары продвигались с быстротой грозовой тучи. Пылали дома, в которые они уже успели ворваться. «Конец!» — решили сухумцы.

Но в самое последнее мгновение, когда надежда оставляла даже самых воинственных горожан, под крепостными стенами раздалось русское «ура». И тогда стало ясно, чьи войска появились недалеко от реки Гумисты. То были части русской морской пехоты, высаженные с «Гавриила». Их штыки грозно поблескивали в предутреннем сумраке. Командовал ими офицер князь Милецкий…

Появление русских ошеломило янычаров, которые подались назад, к морю, чтобы занять там удобные позиции.

Морская пехота предприняла штыковую атаку. Янычары ожесточенно огрызались, с тревогой поглядывая на горизонт: они ждали обещанной им помощи…

Но где же Даур? — спросите вы.

Он преследовал тех, кто бежал сломя голову, кто бежал от гнева народного, сознавая, что их черное дело безвозвратно проиграно.

Аслан и Мамед мчались на конях. Они торопились достичь вершины, на которой дотлевали костры — сигналы заговорщиков. Здесь проходила дорога к Маршанам — единственный путь к спасению.

Во всякой погоне, когда преследуют злодеев, есть чудесная окрыленность. Она, эта окрыленность, рождается из сознания, что ты стоишь за правое дело и что победа уже близка. Глубоко понимая великий смысл этой погони, Даур не жалел ни себя, ни своего скакуна.

Гора, по которой мчались беглецы, представляла собой высокое плато, покрытое зарослями ельника и густой ежевики. Несколько троп и проселочных дорог вели к ближайшим деревням. Небольшая опрятная полянка подходила к самому краю горы. В воскресные дни здесь устраивались игры в мяч и медленно кружились неприхотливые праздничные хороводы. Вся бухта отсюда — как на ладони. Слева — Кодорский мыс, справа — Сухумский. У лукоморья — ровный прямоугольник крепости с дворцом посредине. Над Сухумом в этот ранний час держится тонкая пелена дымки, город кажется лежащим в глубокой долине…

Занимается рассвет. Белое пушистое облако, неподвижно застывшее на востоке, слегка заалело. Море, полосатое от утренних течений, простирается далеко-далеко, и город по сравнению с ним кажется маленьким потревоженным муравейником.

Наверху, на зеленой полянке, беглецов встретил Кучук со своей дочерью. Купец почуял недоброе, как только увидел Аслана.

— Плохо дело, — сказал он дочери.

Саида молчала, поджав губы. Это было ее первое настоящее испытание в жизни. Страх у нее смешивался с любопытством.

Княжич и не думал спешиваться. Он был бледен. Мамед сидел на коне мрачный, сгорбившийся.

— Аллах! Аллах! — пробормотал Кучук.

— Есть у вас лошади? — спросил Аслан.

— Есть.

— В таком случае спасайте свои шкуры!

Кучук кинулся к лошадям, скрытым в кустах ежевики.

— Куда же мы? — спросил он, чуть не плача.

— Через горы — к Маршанам.

— Аллах! Аллах! — заскулил купец.

— Живей, за нами гонятся! — сказал Аслан и хлестнул коня плетью.

…Даур рвался вперед. Сердце его билось так же гулко, как и сердце послушного ему скакуна.

Узкая дорога шла лесом, а дальше вилась над краем пропасти. Вдруг раздался выстрел, и Даур схватился за левое плечо. «Должно быть, навылет», — подумал он, хлестнув коня. Резвый скакун понесся вниз по тропе.

Тут Даур увидел то, что он жаждал увидеть: спины четырех всадников. И он выстрелил.

Под одним из беглецов конь оступился и упал, преградив дорогу другому коню. Даур и глазом моргнуть не успел, как двое всадников полетели с обрыва. Последнее, что заметил молодой стражник, — длинные черные косы, распростертые, как руки, над бездонной пропастью…

Один из всадников успел-таки скрыться за поворотом, а последнего из беглецов Даур настиг.

И вот они стоят друг против друга — Даур и Мамед, хозяин этой земли и черный гость ее. Мамед — помятый, дрожащий перед тоненьким дулом кремневки, Даур — окровавленный, в изодранной черкеске, но торжествующий.

— Так, — процедил сквозь зубы Даур, — отец и дочь отправились, значит, ко всем чертям?