Три повести

— Бобринцы, ваши соседи, уже в поле вышли. Землю боронуют, собираются по непаханому и засеять. У кого есть хлеб — сдают в фонд Советской Армии. Ну конечно, и все готовят подарки солдатам к Первому мая.

— А какое сегодня число? Эй, право, забыли.

— Девятое апреля. Три недели до праздника.

Нежданный гость из Кировограда, с которого не сводили глаз крестьяне, отвернул полу забрызганного грязью плаща и достал из кармана газету. Она была маленькая, помятая, но каждому хотелось потрогать ее пальцами.

— Подумали мы на заводе, подумали и решили написать в газету. Так и так, написали, горим желанием помочь родной армии. И вносим трудовую копейку на танковую колонну, чтоб уничтожала она врагов, чтоб наши сыны и отцы, наши братья и сестры, которые с оружием в руках…

— Сами видели: нелегко им, беднягам.

— Нам хоть небо не падает на голову…

— …и земля не засыпает нас.

— Что говорить. В каждой семье — человек на фронте. А сколько их полегло? Все сделали бы, только б смерть отвести от них.

— Ну как, граждане? — заговорила Трояниха. — Для святого дела, чтоб война не сиротила наших детей…

— Айда, женщины! У кого что есть — для своих же родных. Камень и тот отдает тепло. А мы же люди.

Всколыхнулась толпа, всхлипывали солдатки, вытирая платочками неожиданные слезы. И дети зашмыгали носами, уткнувшись матерям в подолы. Казалось, ветер раскачивал ковыль-траву, и она, распустив седые пряди, роняла на землю горячую росу.

— Василек, — позвала Трояниха сына, — сбегай домой. Там за отцовым портретом, под картонкой, поищи…

Паренек летел домой что есть силы, только во дворе оглянулся: мимо него прошелестел брезентом Алешка, мальчишки и женщины тоже торопились по своим домам. «Я первый!» Василек сбежал по ступенькам, толкнул ногой дверь в землянку, и удушливая тьма поглотила его. Нащупал руками печку, уперся пальцами в холодную скользкую стену. А вот и рама с портретом отца. От быстрого бега сильно стучало сердце, влажная картонка выскальзывала из рук. Наконец-то! Попалась все-таки гладкая бумажка. «Это для тебя, папа. Если бы ты знал, как истосковалась по тебе мать… Как ты приснился мне, папа, прошлую ночь! Будто вдвоем плывем по Ингулу, что-то тянет и тянет меня на дно, я кричу и… просыпаюсь. Где ты сейчас, папа? Жив ли, здоров ли, или лежишь среди степи, где шумят колючие травы?»

Василек потянулся к мешочку. Не один раз, когда начинало сосать в груди, он подкрадывался к печке. Озираясь, нащупывал в мешочке плоские тыквенные семечки. Они, такие сладкие, вкусные семечки, дразнили мальчишку, соблазняли: возьми! Но каждый раз его останавливало одно воспоминание. Это было за Купцом. Ветер кружил снег по степи, мороз обжигал матери лицо, а мать упрямо ползла и ползла в село по глубоким сугробам, потом до вечера рылась в пепелище. Когда стемнело, продрогшая, черная от сажи, принесла в землянку портрет отца, документы в кожаном свертке и этот мешочек. Целыми ночами просиживала мать над семечками, перебирала, сушила их, раскладывала по узелкам. Наверное, тогда она чувствовала запах весны и не умерла только потому, чтобы сохранить жизнь, которая таилась в зернышке.

Парнишка пошарил на печке. Где мешочек? Нет уже! Обида сжала ему горло, но тотчас мелькнула догадка: не иначе как мать сдала семечки в колхоз. И хорошо — не будет соблазна.

Облегченно вздохнув, Василек выбежал из землянки.

Человек из Кировограда ждал его возле мотоцикла, придавив камушком тетрадь, которая трепетала белыми крылышками на ветру. Вовка протянул ему мятую бумажку:

— Это все…

— Сторублевка! — одобрительно ответил приезжий и похвалил: — Молодец. Хорошая пуля фашистам. Распишись.

Василек сделал закорючку в списке. Он был первым. А через несколько минут прибежал Алешка. «Опоздал!» — жалобно скривил он губы. Вскоре пришел босой Аврам Дыня, подходили женщины. Стыдливо протягивали потертые, выгоревшие червонцы.

— Пусть наши с войной скорее кончают, чтоб ей пусто.

— И домой возвращаются. Дети уже забыли, какие у них отцы.

И снова говорили, вспоминали своих односельчан, которые ушли еще в сорок первом и до сих пор от них ни слуху ни духу. Думали-гадали, как начать сев.

Гость свернул газету, взялся за руль мотоцикла. И тогда долго молчавший Яценко потоптался на месте, прокашлялся в кулак и, наконец, решился:

— Газетку бы нам оставили… Мы осторожненько, не порвем ее. Почитаем всем колхозом.

— У меня только одна. Но вам не откажу, — ответил приезжий и протянул газету.

— Может, перекусили бы с нами? Стыдно гостя не попотчевать.

— Спасибо, добрые люди! Вот первый плуг сделаем, сам привезу вам, тогда и погуляем, — ответил гость.

— И вам спасибо. Всем рабочим наше спасибо передайте.

Мотоцикл запрыгал по ухабам. Мальчишки дружно подталкивали его; женщины каждый раз, когда машину подбрасывало, охали.

— Еще разобьется! — беспокоились одни.

— Да нет, на дорогу выкатил, — говорили другие.

И долго еще, пока мотоцикл совсем не скрылся из виду, провожали колхозники человека, который своими руками делает бороны и лемеха.

7

Так ровно, так монотонно может шуметь только весенняя вода, падая с высокой плотины.