Три повести (сборник)

А на следующий год, когда очередная курица села высиживать цыплят, мама подкатила под нее гусиные и утиные яйца. Так у нас завелись еще гуси и утки. Я должна была вечером загонять их в сарай. Куры спать ложились рано, лишь солнышко начинало садиться, они со своим петухом забирались в сарай и рассаживались на жердочки спать. Гуси, как только я их звала «теги-теги», послушно и важно шли за своим гусаком в сарай, там усаживались на солому, тихо гоготали, будто обменивались впечатлениями о прошедшем дне, зарывали свои клювы в перья и успокаивались. А вот утки были глупые совершенно. Они никак не хотели выходить из речки, несмотря на мои призывы «ути-ути». Я бегаю вдоль речки, хлопаю в ладоши, прямо плачу, а они стайкой от меня уплывают то в одну, то в другую сторону, и так до темноты, пока взрослые не придут. Осенью уток и гусей забивали, а пух щипали на подушки. Мне этих уток совсем не было жалко.

В начале зимы папа покупал в одной из соседних деревень барана на мясо. Помню, на кухне стол выдвигали на середину, на столе лежит туша барана, папа его разделывает. Я стою, смотрю – мне все интересно. Папа говорит: «Вот – сердце, вот – почки, вот – печень» и бросает в миску; «А вот – кишки» – бросает в таз.

Конечно, главным блюдом на столе был чугунок из печки с горячей вареной картошкой. Мама открывает на кухне люк в подполье, спускается по маленькой лесенке и подает мне оттуда миску с квашеной капустой, солеными огурцами, а другую миску – с солеными грибами. От чудесного запаха укропа и чеснока слюнки текут!

А в один год папа купил поросенка. Маленький, розовый, с длинными белыми ресницами и хвостиком крючком поросенок даже не умел хрюкать, а только визжал, когда хотел есть. Сначала его попоили молоком, а потом стали поить обратом (это когда с молока сливки снимут). Так вот иногда, когда родителям уж совсем было некогда, за обратом на молокозавод ходила я. Помню один такой поход. Иду, в одной руке ведро, за другую руку сестренка держится. Завод был на окраине села, куда с колхозных ферм свозили молоко для переработки. Завод выпускал сметану, сливки, творог, масло. Все отправлялось в город. В сельском магазине этого мы никогда не видели.

Вот дошли мы до завода, там за обратом очередь. Посадила я сестренку на скамейку, а сама встала в очередь. Стою-стою, вдруг слышу, кричат: «Чей ребенок?» Я бегу и вижу, что у Гали из носу кровь течет. Оказывается, от нечего делать она открутила металлическую пуговку от своей кожаной туфельки и в нос засунула, но, к счастью, неглубоко, и с помощью женщин пуговицу удалось высморкать. Пошли мы обратно. Идем-идем, встанем на коленки и попьем из ведра вкусный, теплый обрат.

ПАПА СОБИРАЕТСЯ НА ОХОТУ

Конечно, папа мечтал о мальчике, но родились я да сестра. Поэтому он меня многому учил, как если бы я была мальчик. Любимая его поговорка была: «Учись, пока я жив!» Я внимательно смотрела, как он гладит свои брюки, учил меня завязывать галстук, используя мою руку вместо шеи, сажал верхом на своего коня, давал нажимать на курок ружья.

Нечего и говорить, что из-за своего большого любопытства я любила смотреть на все, что делает папа. Вот папа собирается на охоту. На столе аккуратно разложены припасы: тут и красная маленькая коробочка со сверкающими капсюлями, и коробочки со свинцовыми пулями: побольше – на медведя, поменьше – на волка и лису. А дробь и порох лежит в матерчатых мешочках. Мешочек с дробью очень тяжелый, ничего, что маленький. В другой коробочке лежат пыжи, вырезанные из войлока, манки, свистки и другое папино охотничье хозяйство. Мне все очень сильно нравится, особенно капсюли, но трогать все настрого запрещено. Сначала папа шомполом чистит стволы у своей двустволки. Потом показывает, чтобы я посмотрела в ствол: он сверкает и переливается радугой, как калейдоскоп. Потом папа начинает набивать металлические патроны, раньше готовых патронов еще не продавали. Забивает в донышко патрона капсюль, а потом специальной мерной ложечкой отмеряет дробь, порох и забивает сверху пыж. Патрон готов. Патронов готовится штук 20. Потом папа достает патронташ. Это такой кожаный пояс, на котором нашиты в ряд чехольчики для патронов. Папа дает мне посвистеть в манки. Больше всего мне нравится манок на утку. Он состоит из двух тоненьких деревянных пластинок, между которыми была вставлена металлическая. Я дую в манок, и оттуда слышится «кря-кря». Манок крякает, а селезень думает, что это утка его зовет, и летит на зов. Еще у папы было раскрашенное резиновое чучело тетерки, как он называл «чучалка».