Три повести

Сидя за рулём «Москвича», Олег Владимирович подводил некоторые итоги своей тридцатичетырёхлетней жизни. Да, он мог быть сегодня в хорошем настроении. Жена, любовница, машина, положение на работе… недурные «камешки», «золотые кругляши», доллары… «В Америке про меня сказали бы, что я стою… Сколько же я стою?»

Басов не представлял точно и сам, во что можно оценить драгоценности, которые он прячет у Эфы, но твёрдо помнил, что в футляре от скрипки искусно спрятано на восемь тысяч облигаций трёхпроцентного займа. Долларам он тоже счёт знал. Ситников повёз Гуциеву в Ташкент две тысячи долларов, в Тбилиси отправлено четыре тысячи. Эти операции кое-что дадут ему… Надо только продумать, как лучше пустить в оборот советские денежки. Чтобы рублики снова превратились в доллары, а доллары превратились бы снова в рублики. Но с приплодом! С большим приплодом!

Красный огонь светофора преградил дорогу «Москвичу». Улицу пересекала длинная автоколонна воинских тягачей. «Не меньше чем на пять-шесть минут», — определил Олег Владимирович. Он рассеянно скользнул взглядом по бойкому перекрёстку. «Пирожковая», — прочёл Басов на вывеске углового дома, украшенного затейливой лепкой. Что-то знакомое почудилось ему вдруг и в лепном узоре, и в кариатидах, поддерживающих многочисленные балконы серого дома. Словно всё это он уже где-то видел: и балконы, и арку с двумя толстыми колоннами, и широкий навес над новой вывеской «Пирожковая». «Когда и где я это видел?» — ворошил Басов свою память.

Из пирожковой вышла закутанная в шаль старуха. Пройдя несколько шагов, она поскользнулась и неловко упала в снег. Подбежала дворничиха и легко подняла её. И когда Басов увидел лежавшую на снегу старуху, он всё вспомнил: и это здание, которое тогда было покрыто сверкающим на морозе инеем, и кариатиды, окутанные снегом, и вход в пирожковую, над которой в ту зиму висела самодельная, написанная от руки на картоне вывеска — «Булочная».

Сколько раз видел он тогда людей, падающих от голода в снежные сугробы вот здесь, на этом перекрёстке. В этой пирожковой он прожил с ноября сорок первого до июня сорок второго года. Жили в маленькой конторке — отец и он, четырнадцатилетний подросток. Отец заведовал булочной. Рано утром, до открытия, отец нарезал десять стограммовых кусков хлеба. Олег укладывал их в противогазовую сумку и отправлялся на толкучку. Прощаясь, отец говорил ему всегда одно и то же:

— Смотри, чтоб тебя не обманули! Знаешь, какой сейчас народ! Ступай с богом!

И Олег шёл. Шёл на толкучку, где распухшие от голода и замёрзшие люди умоляли дать им кусочек слипшейся мякины. В их грязных самодельных рукавицах были зажаты кольца, часы, серьги, ожерелья, медальоны. Тяжело шаркая валенками, едва волоча от слабости ноги, они бродили по толкучке, безнадёжно бормоча:

«Меняю на хлеб… Меняю часы на шпроты… Золотой браслет — на кило хлеба. Кольцо — на двести граммов… Меняю на кило овса золотой хронометр… Меняю… Меняю…»

С толкучки Олег возвращался румяный и весёлый. Запершись с отцом в конторке, он вытаскивал из потайных карманов полушубка очередную добычу. При тусклом свете коптилки отец неторопливо зашивал драгоценности в грязный потёртый ватник. Как-то он сказал Олегу:

«Довелось мне с твоей покойной матерью видеть в музее наряд царя Алексея Михайловича. Каких только драгоценных каменьев там не было! Но сдаётся, что ватник мой стоит сегодня дороже того царского кафтана!»

Ватник был на отце и в тот час, когда в июне сорок второго года в конторку булочной вошли двое военных. Они предъявили ордер, сделали обыск и увели отца. Дальнейшей его судьбой Олег не интересовался…

Красный глаз светофора сменился жёлтым. Олег Владимирович нажал на акселератор. Сверкнул зелёный глаз, и машины рванулись вперёд. Но воспоминания двадцатилетней давности были навязчивы, неотступны. Олег Владимирович вспомнил, как однажды, проснувшись на рассвете, увидел, что отец обыскивает карманы его полушубка, ощупывает ватные штаны, шапку-ушанку. «Догадался, что не всё отдаю», — подумал Олег, и ему стало смешно, что он так ловко провёл отца: утаённые драгоценности он прятал в бачке бездействующей уборной. А когда чекисты увели отца, Олег вытащил из бачка свою добычу, зашил её в штаны и отправился на эвакопункт. Через день его эвакуировали в Кировскую область…

У художника Басов пробыл не более четверти часа. Акварели ему понравились, он договорился о порядке оформления заказа и отправился в гостиницу.