Три позы Казановы

Однако такую, извините, кричащую любовь долго не утаишь… Юдифь понимала, тянуть с приговором дальше нельзя: коллеги-чекисты недоумевали, зачем она так долго возится с этим охотнорядцем? Влюблённая женщина знала, чем рискует, но уже не могла обойтись без еженощных нежных и могучих объятий своего ненаглядного черносотенца. Для оправдания стонов страстной взаимности, долетавших из каземата, пришлось сфабриковать пару липовых дел. Одно на машинистку губкома Марту Зингер, якобы завербованную немецкой разведкой во времена гетманщины. Второй жертвой стала жена крупного штабиста, воровавшая у него из планшета секретные бумаги. На самом деле ревнивая супруга просто искала там сердечные записки, уличающие мужа в неверности, но разве будет ЧК разбираться в таких будуарных тонкостях, когда Коммуна в опасности! Однако смутные подозрения соратников нарастали. Похотливый чех Мосичка, которому Юдифь дважды в резкой революционной форме отказала во взаимности, стал подло следить за ней. (Впоследствии он вернулся в Прагу и на деньги, вывезенные из революционной России, открыл свой банк.)

Помог влюблённым, как часто бывает в жизни, нежданный случай, а план спасения подсказал – вы будете смеяться – бессмертный роман Дюма-отца «Граф Монте-Кристо». В те дни в подвал киевской ЧК посадили краскома Ивана Жукова. Взяли его за дело: он сгоряча порубал в капусту двух военспецов, заподозренных в измене. Красный бдитель подслушал ночной разговор бывших офицеров, но, будучи малограмотным, спутал «комплектацию» с «капитуляцией». Наутро ошибка разъяснилась, невинных спецов посмертно наградили грамотами ВЦИК и почётно похоронили под звуки духовой меди, а рубаку-парня взяли на цугундер. Вскоре Жуков – ровесник Фёдора – занемог тифом и усоп. На другой день от Льва Троцкого, который и сам был горяч на расправу, пришла простительная телеграмма, запечатлевшая отблески явного литературного дара главвоенмора:

«Простить дурака и выгнать из РККА».

Обрадованная Юдифь сактировала черносотенца Алферьева как умершего в заключении, а вместо возлюбленного, живого и здорового, сдала похоронной команде труп буйного краскома. Догадаться кто есть кто невозможно: фотографий в документы тогда ещё не вклеивали, а тиф – болезнь серьёзная, изнуряющая до неузнаваемости. Кто станет, рискуя здоровьем, докапываться, сличать-проверять? В яму с извёсткой – и конец.

Жуковские бумаги вместе с телеграммой Троцкого Гольдман отдала Фёдору. Стой минуты Алферьев стал красным командиром Иваном Жуковым – бедняком-крестьянином из деревни Гладкие Выселки Рязанской губернии, помилованным за заслуги перед революцией, но вытуренным из Рабоче-крестьянской армии за свирепость подчистую. Кстати, Аркадия Гайдара погнали из РККА за то же самое: рубал направо и налево – гимназисток, барышень, русских хлебопашцев, хакасских скотоводов…

Но влюблённым пришлось расстаться. Юдифь уже носила под сердцем ребёнка, но ничего не сказала любимому, боялась, что, узнав, он откажется от побега и погибнет. А Фёдор, сжимая в объятиях хрупкую пышноволосую женщину, которая, рискуя собой, спасла ему жизнь, понимал: они больше никогда не увидятся. Их последняя ночь была исполнена того плотского исступления, каким любовники всех времён и народов тщетно пытаются обмануть неминучую разлуку. Киевские соловьи, надрываясь, пели им до самого рассвета, заглушая стоны любви.

5. Олоферн жив!

Прошло несколько лет, у Юдифи Гольдман подрастал сын – милый русоволосый мальчик с печальными тёмными глазами. Её давным-давно откомандировали из ЧК в Наркомпрос. Мосичка, сволочь, накатал-таки донос. Одно время она служила в подкомиссии, готовившей переход на латиницу, что было необходимо для активного вливания Советской России в мировую революцию, ведь большинство пролетариев на Земшаре кириллицы не знали. Но сначала погнали Троцкого с его перманентной теорией, потом Луначарского с его нездоровой любовью к авангарду и молодым актрисам. Сталин, потихоньку возрождая империю, на Политбюро назвал «латинство» вредительством. Мол, покойный Ильич писал свои труды на кириллице – и ничего, был не псом бродячим, а вождём всех трудящихся. Конечно же, Иосиф Виссарионович был прав!

И вот сидит наша печальноокая Юдифь, уволенная из Наркомпроса с партвыговором, в крошечной комнатушке, где, кроме портрета Розы Люксембург и наградного нагана, нет ничего. Тоскует, бедняжка, еле сводит концы с концами, растит внебрачное дитя, читает на досуге «Анти-Дюринг» и Ахматову. Хорошо хоть ещё отец деньгами помогает. Соломона Гольдмана назначили директором ювелирного магазина, который у него отобрали, когда сворачивали НЭП. Вполне понятное великодушие: при царизме он пару раз скидывался на революцию, а такое не забывается.

И вдруг как гром среди хмурого неба: Юдифь срочно вызывают в горком ВКП(б) – к секретарю.