Три позы Казановы

– …Выписавшись из больницы, Флёр и Аннет несколько лет счастливо жили вместе, но потом художница снова села на иглу и умерла от передозы. Флёр каждый день ходила к ней на могилу и поклялась больше никогда не привязываться ни сердцем, ни телом ни к мужчине, ни к женщине. Понимаете? Она, как и я, решила стать головой профессора Доуэля! Друзья, видя её состояние, выхлопотали место в московской редакции «Пари-матч», подальше от горькой кладбищенской земляники. И мы встретились в Суздале. Две головы профессора Доуэля. Ведь правда, это рок?

– Безусловно! – подтвердил писатель, представив себе в супружеской постели два юных женских тела с бородатыми головами.

– …Пока Флёр работала в Москве, мы виделись каждый день, сидели в кафе, бродили по подмосковным усадьбам, иногда я оставалась у неё…

– А Вадик? – Кокотов ощутил мужскую солидарность с жадным фотографом, которого Наталья Павловна оснастила столь затейливыми гендерными рогами.

– Вадик? Я говорила ему: ночую у мамы. Пришлось объяснить, что мы с ним окончательно переросли физиологию, потому наш брак теперь нерушим и вечен. Это его вполне устраивало, ведь у него была Нелли из Реутова. Когда Флёр приходила к нам в гости, он торопился оставить нас наедине…

– Неужели он ни о чём не догадывался?

– Нет, не догадывался! Вадик понимал, как мне с ним скучно, и радовался, что у меня появилась отдушина. А вообще-то мужья обычно переоценивают свою роль в жизни жён, и главное – их в этом не разубеждать. Так советовала моя мама. Но потом у Флёр закончился контракт. Боже, как она рыдала в аэропорту, когда мы её провожали! Даже Вадик немного удивился, но я объяснила, что несчастная журналистка оставляет в России любимого человека. Заметьте, не соврала! Ион тоже кинулся её успокаивать: у мужчин в мозгах одностороннее движение. Ну, не хмурьтесь, Андрюша, не у вас! Вы же писатель!

– А я и не хмурюсь! – отозвался он, слегка потрясённый.

– Нет, хмуритесь. Я вижу! Полюбите нас чёрненькими – беленькими нас всякий полюбит! В общем, Флёр уехала домой, но мы почти каждый день говорили с ней по телефону. Потом она несколько раз покупала путёвки и прилетала в Москву, а я – в Париж. Начальник отдела был в меня влюблён и безропотно выписывал командировки. Флёр снимала милую квартирку без кухни в Латинском квартале, и наша кровать с видом на Сену занимала почти всю комнату. А может быть, и почти весь мир…

9. Два разрыва

– …Флёр была на седьмом небе и повезла меня в Ним, знакомить со своими родителями. Вы бывали в Ниме?

– Не приходилось… – ответил Андрей Львович, дважды в жизни выезжавший за рубеж: один раз с делегацией детских писателей в Болгарию, а второй – с Вероникой, сразу после свадьбы, в Анталью, где юркие турки всех молодых русских женщин, в особенности блондинок, зовут Наташами.

– Роскошный город! Море, античные развалины, магазины… её родители оказались потомственными парикмахерами и владели сетью салонов. На фронтоне их дома, построенного ещё в семнадцатом веке, красовались расчёска, ножницы и завитой парик. Её отец мсье Лоран уверял, что именно его предок послужил прототипом Фигаро, а в Севилью Бомарше перенёс действие из политической осторожности…

– И что родители? – мрачно поинтересовался писатель, уязвлённый своей географической убогостью. – Они тоже ни о чём не догадались?

– Ну что вы! Они все знали про Аннет, очень жалели дочь, потерявшую любимую, и обрадовались, когда у неё появилась новая подруга. Вообще я им понравилась, особенно мсье Лорану. Это он посоветовал мне короткие стрижки, раньше я носила длинные волосы. Вместе с родителями за долгими семейными обедами (французы едят часами!) мы обсуждали, кого бы нам с Флёр удочерить или усыновить. Тогда были в моде сироты с Мадагаскара. Потом мы вернулись в Париж, я подумывала о поступлении в Сорбонну, а она уговорила одного голубого журналиста фиктивно на мне жениться, чтобы оформить французское гражданство. Это теперь у них там кругом однополые браки, а тогда – ни-ни… Но однажды я проснулась ночью в нашей кровати с видом на Сену, посмотрела на Флёр, чуть похрапывавшую во сне, и поняла…

– Что?

– Я с ужасающей отчётливостью поняла: всё это неправильно и бессмысленно, всё это – затянувшаяся детская игра вроде пирожков из мокрого песка. Но только их лепят и угощают ими друг друга не девочки, а две взрослые женщины, лежащие в широкой супружеской постели. Одну бросил муж, и она обиделась на всех мужчин. А другая чудит в ненормальном, подарочном браке. И всё это надо немедленно заканчивать! Наутро я сообщила Флёр, что еду в Москву разводиться, а потом вернусь к ней навсегда. Она пообещала к моему приезду подыскать другую квартиру-побольше, с детской комнатой, и даже купить гидроматрас. В те времена – последний писк! А ещё она сказала, что хочет умереть со мной в один день. Если люди не хотят умереть в один день, то и жить, конечно, вместе не стоит. Правда же, Андрюша?

– Правда, – кивнул Кокотов и вообразил, как его и Наталью Павловну под истошные звуки духовой меди хоронят в дорогом двуспальном гробу.