Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

Полтора месяца Ван подавлял в себе воспоминания о морозных зимних днях; среди нежнейшей весны он совершал одно преступление за другим. И ничто не тревожило его совесть. Но когда всего в трех днях пути от лесистой местности, где разбил лагерь ближайший отряд «поистине слабых», разбойники потребовали от Вана участия в нападении на одного богатого и ученого путешественника, хутухта[134], который совершал инспекционную поездку по ламаистским монастырям Чжили, он решил с ними расстаться.

И заявил, что не будет участвовать в этой вылазке. Разбойники обступили его — дело происходило ранним утром, в красивой речной долине, — потребовали объяснений, упрекнули в трусости. Ван очень спокойно передвинулся так, чтобы за спиной у него никто не стоял, объяснил, что хочет через три дня присоединиться к своим друзьям, но взять с собой бывших сообщников отказался. В его представлении, мол, все это «ненадежные волны», он же хочет добраться до твердой земли. Недавние приятели Вана принялись насмехаться над мягкотелостью братьев, спрашивали с издевкой, где же Ванова чаша для подаяний — они бы тоже туда что-нибудь положили.

Ван ушел. Но не успел пройти и двух ли, как пятеро бывших дружков преградили ему дорогу, возобновили насмешки, одновременно как-то подозрительно поигрывая тетивами луков. Когда один из них, в засаленной шапке, протянул ему — чтоб помнил, кто есть он и кто такие они, — отрезанную косичку, Ван счел за лучшее перенестись на «землю» посредством одного прыжка.

Он проклял берег, который собирался покинуть, поплевал на свой меч — как поступают с мертвым, которого хотят пробудить к жизни, — поднял его обеими руками и, размахнувшись, вогнал в грудь человека, пытавшегося его запугать. Когда Ван разжал пальцы, он уже был один, если не считать мертвеца на дороге. Он просунул лезвие меж мертвых губ, и берег, только что им покинутый, брызнул ему в лицо жаркой струйкой; Ван лизнул эту обещавшую счастье кровь.

Потом он много часов, без перерыва, бежал, и Желтый Скакун тоже — впереди него. Потом наступил вечер, и Ван, не чувствуя голода, устроился на ночлег в лесу. Через два дня, питаясь одними плодами, сырым рисом и подношениями встречавшихся ему испуганных женщин, он наконец в час заката добрался до луга, с которого доносились пение и слова читаемой вслух сутры. И узнал в сидевшем у костра человеке молодого горбуна с гор Наньгу. В том месте разбил свой лагерь большой отряд.

В ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ

перед тем, как Ван покинул отряд Ма Ноу, к нему в палатку зашли две девушки. Они осветили желтыми бумажными фонариками бамбуковое перекрытие над своей головой, тихонько поставили палки с фонарями в угол. Потом раскидали солому, в которую зарылся спящий, потерли ему веки и, усевшись рядышком на пол, внимательно наблюдали, как он приподнялся на локте, осторожно подвигал больной ногой — и улыбнулся.

Он кутался в коричневый халат, мозолистые ступни были босыми. Девушки с двух сторон взяли его за руки и потянули вверх, так что в конце концов он обнял обеих и оперся на их податливые круглые плечи. Они же склонились друг к дружке головами и обменялись испуганными взглядами. Младшая, слева, дрожала и все пыталась ухватить подругу за пальцы. Обе боялись, а вдруг этот ужасный колдун поднимется с ними в воздух, проломив крышу, или змеей обовьется вокруг шей.

Но Ван отпустил их, расправил на лбу у одной, потом у другой, аккуратно подрезанные челки[135]. Обе пришли в восторг. Младшая, правда, все еще не оправилась от испуга, тряслась и стучала зубами. Они щипали его за руки, которые он раскинул между ними. Щупали его мускулы, повисали на нем, потом старшая залезла пальцами в вырез халата Вана, а младшая пыталась ее оттеснить. Внезапно младшая (она теперь выглядывала из-за Ванова плеча, царапала ему грудь) наклонилась и вонзила зубки в его запястье, как заигравшийся щенок — в кость; с заинтересованным видом придвинулась поближе, не переставая покусывать неподвижную загорелую руку И искоса посматривала — когда же он вздрогнет от боли; пугалась — почему не вздрагивает. Но от его жесткой плоти у нее самой заболели зубы. Она устало почмокала губами и облизнулась.

Эта маленькая, проворная, болтливая девушка родилась в Шэньси. Она напоминала собачку-пекинеса — или кролика. Много и охотно врала, но как-то по-глупому, когда находило такое настроение. Была, как и ее подруга, рабыней-служанкой в одном загородном имении под Гуаньбином; бежала, когда из-за ее неосторожности в комнате госпожи начался пожар, боялась вернуться назад и, случайно повстречав трех сестер-нищенок, с радостью пришла вместе с ними в лагерь Ма Ноу. Работать она ленилась, ни с кем не ссорилась, но и не поддавалась обучению.