Три прыжка Ван Луня. Китайский роман

Оба Лю, при всем своем фанатизме, обладали практическим умом. Между собой они часто обсуждали перспективы на будущее. Для них было очевидно: союз расширяется, за ним стоит подлинно благочестивая идея, но для «полного созревания» ему необходимо время; однако как только наступит зима, то есть через какие-нибудь два месяца, «расколотым дыням» неизбежно придет конец. Как-то раз, во время прогулки с Ма Ноу, о которой они никому не рассказывали, братья услышали от него страшную историю бродяг с перевала Наньгу; оба нисколько не сомневались, что и «расколотым дыням» зима принесет не менее ужасные испытания.

Что означает «полное созревание» союза, братья представляли себе так же смутно, как и большинство их товарищей, употреблявших сходные выражения. Это была сильная, яркая идея, и она как бы заранее глумилась над попытками ее объяснить, а потому никто на такие попытки не отваживался. Идея маячила где-то на заднем плане, все просто знали, что на нее можно положиться, и не углублялись в детали, а жили по предписанным правилам, в уверенности, что, когда придет срок, все сопряженные с ней надежды сами собой исполнятся.

Двоюродные братья согласились с Цзюанем в том, что монастырь следует сохранить для союза. Но Трешка, конечно, не удержался от нытья. Мол, еще неизвестно, действительно ли правительственные войска воздержатся от нападения; да и места для проживания, если рассчитывать на длительный срок, здесь маловато, и непонятно, откуда брать провиант.

К своим дебатам они привлекли еще одного странного типа, профессионального рассказчика историй по имени Чжа, который всегда ходил обнаженным до пояса, чтобы кожей впитывать солнечную энергию ян. Это был добродушный чудак с красивыми — живыми и молодыми — глазами, которому доверяли все, кому приходилось иметь с ним дело.

В беседах также принимал участие высокий, исполненный достоинства человек лет сорока с небольшим, не открывавший своего имени и происхождения. Его судьба была известна Ма Ноу лишь в самых общих чертах. Худощавый, с неухоженной бородкой и висячими усами, он вел себя — со всеми, без различия — необыкновенно доброжелательно и вежливо, но отличался столь же преувеличенной застенчивостью. Никто другой из братьев не проявлял такого усердия в молитвах и самоконтроле, в соблюдении правила, запрещающего без нужды причинять вред живым существам, будь то растения, животные или люди. Человека этого называли «Желтым Колоколом», потому что он говорил с определенной высотой звука, соответствующей основной ноте гун[146] (первому тону в звукоряде), а передающая этот тон бамбуковая трубка[147] называется хуанчжун, «желтый колокол». Желтый Колокол был, как все знали, другом Красавицы Лян Ли, чья властная, вспыльчивая натура в его присутствии удивительным образом смягчалась и успокаивалась. Этого человека с неведомым прошлым привлекли к столь важным собеседованиям отчасти и потому, что, хотя женщин не допускали на совещания, всем было интересно — пусть и через посредника — узнать мнение пользующейся всеобщим уважением Лян.

Старый Чжа высказался в негативном плане. Как профессиональный сказочник, он прекрасно знал, где проходит граница между вымыслом и реальностью. И поддержал аргументы младшего Лю, придав им еще большую убедительность, Цзюаня же упрекнул за низменность его мысли — хитростью отобрать у благочестивых монахов их монастырь. Несколько раз по ходу своего выступления он очень возбуждался. И тогда терял почву под ногами, увязал в болоте бессильной ярости, сражался с призрачными гигантами, порожденными его же фантазией и не имевшими отношения к делу. Кончилось тем, что он, грозно вскинув голову и придав голосу громоподобные модуляции, еще раз продемонстрировал силу своего протеста — непонятно против чего направленного; и замолчал в ожидании возражений.

Желтый Колокол забубнил что-то невнятное; он не собирался лезть на рожон. И ограничился тем, что, с испугом взглянув на старика Чжа, похвалил силу его воображения и образ мыслей. Когда же его спросили, какого мнения придерживается он сам, поблагодарил собравшихся за доброту, за то, что они приписывают ему, недостойному, способность иметь хоть какое-то суждение. Сам он не чувствует себя достаточно компетентным, чтобы высказываться по столь важному вопросу, а полностью и безоговорочно полагается на решение других. Под конец он все же выразил свою точку зрения, правда, предварительно уточнив, что считает ее путеводной нитью лишь для собственного приватного бытия и ни в коем случае не желал бы, чтобы другие восприняли ее как подлинное мнение. Он ведь и высказывает то ее только потому, что господа сами этого пожелали, а он не хотел бы обидеть их отказом.