Три птицы на одной ветке

— Эх, мама, все меряешь и меряешь на свой кривой аршин, хотя я уже сто раз тебе объясняла — я — не ты, у меня — больше от папы, чем от тебя, я мягче и тоньше!..

Таким образом выходила очередная ссора. Вообще, чуть не каждый день приводил к размолвке, и воцарялась тягостная, порой многодневная тишина. Счастье, что ни одна из женщин не умела слишком долго выдерживать характер, а то б они вовсе разучились говорить.

Мрачные прогнозы Алевтины Никаноровны не сбылись. Дети, попадавшиеся Эльвире, чудовищами не были, как не были чудовищами и родители. Не исключено, что о своих трудовых буднях Эльвира рассказывала матери не все, кое-что утаивала, но вряд ли она утаивала что-то существенное, иначе оно непременно читалось бы на ее лице.

Так что никто почтенной «гувернанткой с высшим образованием» не помыкал, как рабой бессловесной, никто даже не хамил. Наверное, ей все-таки везло — работой не перегружали, к мелочам не придирались, платили в срок и порой довольно щедро, а также дарили подарки и вещи, не подходившие по какой-то причине хозяйке.

От вещей Эльвира поначалу категорически отказывалась, ей это казалось унизительным — потом гордыня стала потихоньку отступать, Эльвира все-таки была разумной женщиной и умела, когда хотела, трезво глядеть правде в глаза.

Она стала принимать «обноски» сперва снисходительно, мол, может, мама когда наденет, мол, для работы в саду все сгодится, но быстро смекнула, что, пожалуй, дешевый этот снобизм неприятен чистосердечному дарителю, сделалась проще, даже пыталась изображать радость по поводу подарка, но тут ей мастерство изменяло. Радость же по поводу списанной «Нутеллы» была в свое время вполне натуральной…

И опять за сравнительно небольшое время Эльвира сменила несколько рабочих мест. Хотя со всеми вверенными ей детишками она легко поладила, со стороны родителей пользовалась неизменным уважением, отовсюду ее не хотели отпускать, но причины увольнения всегда получались объективные — далеко ездить, заболела мама, нужно работать в саду и тому подобное. А на самом деле соображения были чаще иные, оглашать которые не хотелось.

Эльвира сразу взяла за правило: не привязываться к чужому ребенку так, чтоб иметь потом психологическую травму; никаких требований, помимо оговоренных сразу, работодателю в процессе трудовых отношений не выдвигать, вообще не выражать никакого неудовольствия ни по какому поводу, а просто уходить под каким-либо не обидным ни для кого предлогом.

Благо, безработица в данной отрасли пока не грозит, тем более почтенной, доброй, образованной, знающей профессию женщине, которая, помимо простого ухода, может дать ребенку еще и какие-то знания, а также, по крайней мере, не ухудшит его манер.

За сравнительно короткое время Эльвира поработала в доме банкиров, студентов, имеющих состоятельных родителей, и даже в доме цыган. И ушла от них ни на копейку не обманутой, более того, молодая хозяйка даже всплакнула, расставаясь с «милой тетечкой».

Потом, правда, Эльвира признавалась, что, несмотря на благоприятные чаще всего ощущения, она у цыган всегда испытывала некое повышенное напряжение, которое к вечеру подчас доводило до полного истощения морально-физических сил; и что пойдет в услужение к цыганам еще раз только в случае реальной угрозы голодной смерти.

Студентов же она покидала наиболее мучительно, потому что их ласковая да смышленая деточка так проникла в душу сдержанной вообще-то женщины, что отрывать ее от себя пришлось, если можно так выразиться, «с кровью и с мясом» — шло уж к тому, чтобы работать бесплатно и даже от себя приплачивать за возможность лишний раз увидеться с бесценным существом. Да и мама-студентка начинала испытывать отчетливую тревогу, потому что чужая наемная тетка делалась явно дороже ее ребенку, чем она, и ребенок уже не радовался приходу мамы с учебы, а наоборот плакал, зная, что няня теперь уйдет…

Слушая рассказы дочери о работе, Алевтина Никаноровна скептически кривила губы да отпускала ироничные, если не ехидные, реплики, но в душе завидовала, что дополнительно злило. Конечно, Эльвире бы этих милых ребяток не одного, а штук двадцать одновременно. Да в придачу столько же стервозных мамаш. Она б сразу другую песню запела.

А еще бабушку злила ее собственная злость, мол, нашла, старая дура, на что злиться, да пусть Элька тешит себя хоть чем, хоть каким иллюзиям умиляется, лишь бы ей от них было хорошо и она не вымещала на матери свои обиды на судьбу. Однако и эти мысли не смогли растворить в себе саднящую зависть.

17.