Три птицы на одной ветке

— Ой, кто бы говорил про чужих мужиков! — понесло и Эльвиру. — Кто бы говорил, чья бы корова мычала! Репрессированная она, узница совести! А я — не репрессированная?! Да я, может, еще больше репрессированная! Все детство — твой деспотизм да махровое ханжество! Сыночка она не выносила, жалость-то какая! А забыла, как перед другими воспитками хвалилась: «Мне, девки, указ — не указ, вам аборты запретили, а я — сама себе президиум верховного совета — хочу рожу, хочу скину!» Как только в тюрьму не залетела за такие слова, не нашлось, видать, кому настучать, сейчас бы в «Мемориале» заседала… А сыночков этих, если бы ты хотела, могла табун заиметь, притом готовых сыночков и на выбор. Мало, что ли, их через твои руки прошло, пока в детдоме ты им подзатыльники раздавала!..

Нужно заметить, однако, что не все ссоры двух женщин доходили до столь высокого накала. К счастью, это случалось сравнительно редко, а то б даже такие крепкие сердца не выдержали.

19.

Таким образом, Австралия во второй раз стала спасением. И мать с дочерью были безмерно счастливы расстаться. Хотя эта командировка планировалась лишь на полгода, обеим казалось почему-то, что полгода могут растянуться на дольше. И лучше бы — навсегда.

Алевтине Никаноровне мнилось, что Эльвира вынашивает хитрый многоходовый план охмурения какого-нибудь пожилого «австралопитека».

И не исключено, что подобная идея Эльвире в голову действительно приходила, но она вряд ли рассматривала ее всерьез.

Пока, во всяком случае. До того, как осмотрится на месте. Потому что опыт продолжительного проживания за границей у нее уже имелся. Правда, это была Чехословакия тех времен, когда Советский Союз еще представлялся всему миру воистину нерушимым, как лед Антарктиды. Эльвира только попробовала жить в чужой стране и до конца жизни запомнила, что такое ностальгия.

Хотя, может, обстоятельства у нее там сложились неблагоприятно, пробудив дикую тоску по Родине, а сложись они иначе, как знать.

Но еще Эльвира вольно-невольно думала, что за полгода много воды утечет, бабушка в конце концов не железная, так что к возвращению, возможно, оно и действительно…

Накануне отлета Эльвира еще раз крупно повздорила с матерью. Или мать — с ней. Потому что опять более виноватой, как представляется со стороны, была Алевтина Никаноровна. Возможно, она уже все чаще нуждалась в скидке на преклонный возраст, когда недостатки характера либо сглаживаются до полной неприметности, либо наоборот обостряются до невозможности…

В общем, по каким-то признакам Алевтине Никаноровне вдруг померещилось, что дочь напоследок вознамерилась ее ограбить, по миру пустить, обречь, может быть, даже на участь старой, выжившей из ума бомжихи, в лучшем случае, обитательницы приюта для безродных стариков.

Поблазнилось бабушке, что в сложной процедуре приватизации квартиры дочь что-то от нее упорно скрывает, как-то непонятно, однако явно хитрит.

И однажды, напитавшись отрицательной энергией так, что уже почти искрило, Алевтина Никаноровна эту энергию разом высвободила. Вышел, само собой, своеобразный взрыв.

Мол, хочешь приватизировать квартиру на себя, втихаря продать, а потом вместе с деньгами улететь к Софке, где и остаться навсегда свободной состоятельной женщиной. А сюда придут люди и скажут: «Это наша квартира, вот и документики на нее, так что проваливай, бабка, подыхать под забором…»

Когда Эльвира с легкостью опровергла все бабушкины фантазии, бабушка поняла, что именно этого ей больше всего хотелось, а вовсе не подтверждения ее своеобразной дедукции. Дочь действительно приватизировала квартиру на себя, но из этого вовсе ничего такого страшного для Алевтины Никаноровны не вытекало, а что до ее подозрений — тоже легко понять: столько всяких слухов про темные дела приватизации, что всякий, доведись до него, запаниковать может.

— Ну, прости старую дуру, прости, Эльвира. Однако ты тоже — трудно было, что ли, меня обо всем подробно информировать, объяснять, знаешь ведь нашу впечатлительную натуру.

Эти слова многого стоили, потому что умение признавать собственные ошибки, тем более умение каяться и просить прощение вовсе не относилось к числу основных добродетелей данного семейства. Скорей наоборот, покаяние и признание просчетов казалось крайним самоунижением, чем-то вроде душевного стриптиза…

И Эльвира сказала:

— Да, мы чертовски, прости Господи, устали друг от друга. К счастью, осталось потерпеть малость. Наверное, любой психиатр или психотерапевт легко поставил бы нам диагнозы. Каждой по несколько. Потому что обе мы, как ты любишь выражаться, «коленками назад»… Боже, за что ты устраиваешь такие непосильные испытания слабым и вздорным людишкам…

Но в этом вопросе всевышнему не было даже намека на вопросительную интонацию…

Конечно, бабушкины сдержанные извинения не сняли напряжение целиком, пожалуй, требовалось большее. Потому что еще одна особенность общей психологии заключалась в том, что, доведя друг друга до крайности, все потом страстно желали облегчения полного и немедленного. Чего в более легких случаях обычно удавалось достичь.