Три пункта бытия

Он должен был привлечь к себе, а себя присоединить к чему-то столь изначальному и отдаленному, что было за пределами и его памяти, и памяти о памяти, что было не тем или иным конкретным веществом, а веществом вообще, субстанцией. Оно было вечно, поэтому его не могло не быть и в данный критический момент, и вот в него-то и нужно было попасть, словно в цель при стрельбе из лука с закрытыми глазами.

Шанс был ничтожный, профессор Дроздов прикинул в уме — что-нибудь около одной стомиллионной.

Но все-таки шанс!

В настоящее время — спешно сделал прикидку Дроздов — на Земле три миллиарда шестьсот миллионов жителей... Три миллиарда шестьсот миллионов разделить на сто миллионов: тридцать шесть человек — вот сколько личностей могут рассчитывать на успех при такой стрельбе.

А что такое 36 (тридцать шесть) человек?

36 человек — это восемнадцать и восемнадцать мам и пап. Создайте им надлежащие социальные условия, прикомандируйте к ним (хотя бы из их же числа) некоторое число врачей-педиатров и акушерок, а потом посмотрите, что из этого получится, ну, положим, через пятьдесят девять лет и три с половиной месяца?

36 человек — это более, чем полувзвод, дайте этому полувзводу одни сутки и посмотрите, что он успеет в столь непродолжительный срок?

36 человек — это экипаж немаленького корабля и это приличная театральная труппа.

36 человек — это кабинет министров суверенного государства.

36 человек — это коллегия адвокатов.

36 человек — это приличная контора «Утильсырья» или чего-нибудь другого.

36 человек — это достаточно крупная арктическая или антарктическая экспедиция.

А что такое 36 профессоров, если к тому же среди них определенная часть — это, безусловно, потенциальные членкоры, действительные академики и даже академики-секретари?

И, таким образом, Дроздов убедился в том, что его игра стоит свеч, что она имеет не только личный, но и общественный смысл, а это был серьезный моральный фактор, и он ощутил чувство локтя со своими тридцатью пятью коллегами, тем более что профессор Дроздов Алексей Алексеевич был убежден, что он по праву должен занять среди них не совсем последнее место.

— Ну, ну! — подбадривал себя профессор. — Давай, давай! Ни пуха, ни пера! Пошел к черту! — успел он ответить сам себе, и тут Интеграл прервал его рассуждения, его намерения и даже его энтузиазм.

— А что, Алешенька, не дать ли тебе реактивчик? — спросил он.

— В смысле?

— В смысле интенсификации процесса твоего перехода в состояние понятия.

— Лекарство?

— Зачем же? Лекарство — величина обоюдоострая и не прогнозируемая. Человек излечился от животного состояния огнем, а сколько затем людей от огня погибло? Нет, нейтральное определение приятнее: ре-активчик!

— Чем же оно все-таки угрожает, это лекарство — ре-активчик?

— Опять за свое, опять за крайности! Угроза всему, и тебе в том числе, — это прежде всего ты сам как таковой, современный. Ты прибыл на остров Эс на корабле, и в пути корабельные двигатели сожгли кислород, который вполне мог бы пригодиться и твоим детям, и тебе самому. Один трансатлантический перелет воздушного лайнера сжигает столько же кислорода, сколько вырабатывают его сто пятьдесят гектаров леса за год. Угроза! Итак без конца, и вот тебе конец биосферы! Другое дело — ты же, но только в состоянии абстрактного понятия. Блестящий выход — этот самый абстракт, а? Может быть, тебе подкинуть еще какой-нибудь гуманитарный закончик? Гегеля? Канта? Кого-нибудь из современных?

— Лучше всего Ломоносова — Лавуазье. Закон сохранения вещества! Лучше всего!

Интеграл снова задумался, профессор Дроздов задумался тоже, однако же он в это время не терял драгоценное время...