Три пункта бытия

— Это нормально, муттер, — продолжал между тем благожелательно вести беседу Аркадий, — это очень нормально, когда твоя подруга лучше, чем ты сама, понимает твоего сына! Я лично давно тебе об этом говорю, с пяти лет: «Ты меня не понимаешь, мама!» Но ты мне никогда не верила и поэтому давала ценные указания — как мне расти и каким быть, но давала их не мне, а какому-то другому мальчику. Я бы сказал, какому-то другому пай-мальчику! Наверное, Мишке Кононыхину, помнишь, который физик по призванию? От которого я отстал не то в шестом, не то еще в каком-то классе. Ну, которого я тоже чуть было не совратил, уговорив собирать почтовые марки, а ты сказала мне: «Аркаша! Что хочешь, только не будь злодеем!» А в общем, спасибо Ирунчику — не будь ее, ты и до сих пор принимала бы меня за Мишку Кононыхина или еще за кого-нибудь. Но ты не расстраивайся, муттер, — мы с тобой ведь все равно любим друг друга, да? Ты меня, а я тебя! Совершенно разные люди могут очень любить друг друга, да? Просто-напросто тут опять действует закон первого взгляда — самого точного взгляда! Ты на меня, муттер, слишком много смотрела, вот и просмотрела мою личность!

— Твою? Личность?

— А что же еще? Может быть, и еще что-нибудь?

Сначала про себя, потом вслух Ирина Викторовна проговорила:

— Скажи на милость, Аркадий, ты ведь очень много не понимал в школе на русском языке, а вот на шведском почему-то понял все сразу, и без помощи учителей?

— А это потому, муттер, что одно всегда компенсируется чем-то другим. Если человек чего-то не понимает, не способен, значит, он готов понять что-то другое. Что-то совсем в другой области. Если, конечно, он не круглый дурак.

Ирина Викторовна задумалась. И тяжело задумалась...

И тоже стала рассматривать лицо Ирунчика анфас и в зеркало. А почему бы нет? Ирунчик ведь очень внимательно рассматривала в том же зеркале самое себя, следовательно, это было приглашением посмотреть на нее со стороны — неловкость миновала для нее, поскольку Аркадий все объяснил, и вот непринужденно положив руку на плечо Аркадия, она спрашивала Ирину Викторовну:

«Вот какая я — видите? А вот какие мы с Аркашей — видите?!»

Ирина Викторовна видела: Ирунчик, конечно, была ничего себе женщина — в пропорциях и с фигурой, вполне пригодной для всего на свете: для верхней одежды, для дневного костюма, для вечернего платья, для купальника и т. д. И красивенькой была. И всего только годика на два-три она была старше Аркадия.

— Аркадий! — спросила Ирина Викторовна. — Я вот чего не понимаю: Ирочка украшает твою жизнь? Так?

— Конечно, муттер! Еще бы!

— Ирочкин папа — тоже?

Аркадий пожал одним плечом, не тем, на котором лежала рука Ирунчика, и сказал:

— В общем — да! Я же об этом говорил: папа Ирунчика, Матвей Ильич... да! Кажется, мы тебе и фамилиито Ирунчика не назвали? Вот упущение!

— Я не об этом. Я о другом: ну, а ты-то, ты-то чем украшаешь Ирочкину жизнь?

— Я?! Что за вопрос? Да самим собою... Да если бы я не украшал — неужели бы мы сидели нынче вот так, вот здесь, и вели бы вот такой непринужденный разговор?!

Ни одна черточка не дрогнула в лице Ирунчика.

Поели молча.

По программе Аркадия, должно быть, закончилась первая часть встречи — ознакомительная, и теперь был антракт, а дальше, по всей видимости, должно было последовать почти что семейное застолье и даже — поцелуй Ирины Викторовны в Ирочкину щечку.

Но не губами, а всей кожей своих рук Ирина Викторовна уже ощущала кожу Ирочкиных рук, и это ощущение было по меньшей мере антипатично ей.

Надо было взять разговор в свои руки, а тогда его можно будет самой и кончить...

— Ну, а как у тебя служба, Аркадий? Как дисциплина?

— Нормально, муттер. Всегда и все будет нормально, если усвоить один-два главных принципа.

— Принципа? Например?

— Например — не обижаться! Не понимаешь? А между прочим это очень просто. Скажем, послали тебя в наряд внеочередь — не обижайся. Зря отругал комвзвода — опять не обижайся. И так дальше, и вот уже дисциплина тебе — как зеленая улица! А то есть, муттер, солдаты — не солдаты, одно горе: ему на сон положено семь часов, а он пять не спит, обижается. На старшину обижается, на начальника команды, на министра обороны и так далее. Да разве это служба?

...Самое неприятное и трудное — что у Ирины Викторовны не было ощущения конца этой встречи. Конечно, так или иначе она должна была кончиться, хотя бы потому, что она уже кончилась по существу, а теперь только повторялась в вариациях, но когда, как и чем будет конец — это было неясным, было очень смутным.

Что там еще Аркадий мог выдумать? А вдруг он запланировал еще одну встречу — с фатером Ирунчика, например? Пройдет час-полтора, и Аркадий скажет: «Муттер, а теперь прошу тебя поехать с нами к Ирунчику?» Хватит или не хватит у муттер сил отказаться? По-другому: через полчаса фатер Ирунчика появится здесь собственной персоной... Хватит или не хватит у нее сил... для чего? Она не только этого, она уже и другого не знала: хватило или не хватило у нее сил пережить все то, что она услышала нынче от сына? Услышала и увидела! В зеркало и помимо него, непосредственно?!