Три шага к опасности

Когда-то Жорж установил, что его почерк похож на почерк Наполеона, теперь видит в этом сходстве некое указание судьбы и кичится им. Его «р» всегда отделяются от других букв и хвостиком чуть не налезают на нижнюю строчку. Вообще он суетен, лжив, весь поза и игра. Сегодня воображает себя несбывшимся великим артистом и напропалую врет о необыкновенных способностях, якобы проявлявшихся у него в детстве. Завтра решает, что в нем заложен гениальный писатель. (При всем этом он не стесняется и украсть, если что плохо лежит.) Последний его конек — патриотизм. Он прикидывается, что весьма озабочен будущим Франции, и произносит туманные речи о необходимости «действовать». У меня было подозрение, что он вступил в «Союз армии и нации», и в этом подозрении я укрепилась тем, что раза четыре видела его вместе с неким Дюфуром, относительно которого все знают, что он связан с руководящим конспиратором ОАС полковником Аргу.

В ту ночь мне противно было даже и думать о Жорже, и я надеялась, что он не придет. Переоделась в домашнее платье и пошла в ванну, которая у нас в конце коридора.

Но когда я вернулась, в номере горел свет и за столиком сидели Жорж и Дюфур. Жорж был слегка пьян, его короткие черные волосы растрепались и торчали в разные стороны.

Увидев меня, Дюфур вскочил и сказал:

— Ага, вот и явилась наша крошка. Ну, оставляю вас вдвоем.

Дюфур совсем молод, ему двадцать пять лет. У его родителей усадьба где-то под Ораном, и вообще они владеют землями в Алжире. Но сына постоянно можно видеть на Елисейских полях, одетого по самой последней моде и всегда при деньгах. Он блондин, с ясными синими глазами на дерзком и очень красивом лице, хорошо сложен и развращен до мозга костей. При каждой встрече Дюфур считает своей обязанностью поиздеваться над моим ростом.

Он подскочил, чтобы поцеловать мне руку, и я выдернула ее. (Ростом он на полголовы ниже меня.) Он сделал шаг назад и театрально развел руки.

— Что? Королева сердится?.. — Потом переменил тон: — Так, значит, Жорж, мы договорились? Не подведешь? Слово джентльмена, да?

Жорж, развалившись на стуле, смотрел на него пьяно и задумчиво. И я тоже молчала. Встречаясь с Дюфуром, я как-то теряю дар речи и не знаю, чем отвечать на его гнусности.

— Ну, так как?

Жорж поднял руку и жестом показал, что все будет в порядке. Тогда я еще не знала, что именно должно быть в порядке.

Дюфур издевательски поклонился мне, потрепал Жоржа по плечу, назвал его счастливцем и ушел.

Я стала стелить постель и тут поняла, почему они оба очутились у меня в номере. Жорж был пьян не слегка, а вдребезги, и Дюфуру пришлось довести его ко мне. Жорж попробовал встать и опять рухнул на стул. Его не держали ноги.

Постелив, я подошла к нему и увидела, что на столе лежит куча кредиток. Там было около двух тысяч новых франков. Заметив мой взгляд, он поспешно стал пьяными движениями засовывать их в карман куртки, не попадая туда.

Я спросила, не принес ли он мне свой долг.

— Какой д-долг?

Он уже забыл.

Я спросила, откуда у него деньги.

Жорж тихо засмеялся, потом сделался серьезным, огляделся, приложил палец к губам:

— Тс-с-с…

Затем сказал голосом, вдруг совсем отрезвевшим:

— Родина знает, кому из ее сыновей надо помочь.

И снова рассмеялся.

На другой вечер в ресторане всю первую половину концерта я из-за занавеса выглядывала в зал. Но его не было. Я чувствовала, что у меня от этого даже лицо делается все темнее и темнее. Перед моим номером одна из наших хористок спросила, здорова ли я.

Подошел мой выход. Я начала петь, и в середине песенки мне показалось, что воздух как-то переменился вокруг и стало легче дышать. Неподалеку от входа — тоже возле пальмы — за столик садился он.

Я кончила номер, поспешно переоделась и чуть ли не бегом направилась через зал к нему.

Он еще издали встал.

Я подошла, протянула руку.

Пожимая ее, он попросил разрешения познакомить со мной его друга.

Тут только я поняла, что он не один. Рядом стоял еще мужчина, которого я не заметила со сцены, потому что его скрывали ветки пальмы.

Я подняла глаза на этого второго. Сердце у меня на миг остановилось и лишь потом опять застучало.

У второго мужчины было удивительное лицо. Он тоже был гений.

Это чувствовалось ясно-ясно.

Даже не знаю, сказала ли я что-нибудь ему и услышала ли что-нибудь в ответ. Я была ошеломлена, опомнилась только через некоторое время и увидела, что сижу за столиком с ними двумя.

У Второго был взгляд, который тоже проникал во все до самой глубины вещей, проникал с симпатией и пониманием. Но он был чуть жестче Первого. Жестче не в смысле жестокости или какой-то сухости характера, а в смысле большей твердости черт его лица и большей определенности того, что он говорил. Они были разные — эти двое мужчин, — и оба отмеченные печатью гения. Второй часто как бы замыкался в себе, уходил от нас на какие-то мгновения, и тогда по его лицу проходили чуждые мне озарения и тревоги, которые он гасил, возвращаясь.