Три шершавых языка

Но одним подзатыльником дело не ограничилось. Последовал второй и через двадцать секунд, под давящий взгляд, третий. Очевидно, негодяй чего-то ожидал от своих действий. Скорее всего он, как часто бывает у детей, хотел увидеть, как потекут слезы, пусть не боли, но обиды. И зачем ему чужие слезы? Может быть, потому, что одному достанется унижение, а второму умиление от наблюдения чего-то искреннего, чистого, к чему тянулась душа, но сам проказник того не осознавал.

Дверь в умывальник распахнулась самым наглым образом, а именно пинком, и тут же ввалилось не менее наглое тело Курта. Не обращая внимания ни на ссутуленного Марка над раковиной, ни на странное положение его собеседника с прыгающим от испуга взглядом, он прошел мимо и завернул в уборную. Там он заперся в кабинке, после чего послышалось щелканье и чирканье зажигалки. Он снова курил, хотя это было настрого запрещено.

Обидчик, почуяв, что сейчас настало то самое время, когда еще можно слинять подобру-поздорову, поспешил к выходу и даже сделал несколько шагов, но, увы, было уже поздно.

– Топор! Постой-ка на месте, я хотел с тобой поговорить, – послышался спокойный, но громкий голос Курта.

Выйдя из туалетной комнаты с сигаретой в зубах, он подошел к Топору и толкнул его так, что тот оказался прямо напротив Марка. Затем Курт приблизился к Марку и прямо в его ухо приказал:

– Ударь его так, чтобы он здесь же издох.

– Он мне ничего такого не сделал,.. – залепетал Марк, сам того не замечая, как пылало красным его ухо.

Курт не стал слушать оправдания до конца и хлестким ударом ладони по губам Марка прервал их, неожиданно и ослепительно болезненно.

– Еще раз меня обманешь, я сигарету потушу о твой глаз, – зарычал он изнутри. – Бей его!

Спустя пару секунд Марка обжег еще один хлесткий удар, но уже более твердой ладонью по лбу.

– Я долго тебя буду ждать? – спросил Курт еще более низким, но достаточно спокойным голосом. – Три раза я не прошу!

Скрюченный кулачок Марка медленно потянулся к груди Топора, едва ли не затерявшись на незамысловатом пути.

Жесткий и твердый удар, словно это было столкновение с поездом, пришелся сначала по голове Топора, а затем Марка, отчего те попадали по сторонам.

– Так надо бить, – воодушевленно провозгласил Курт. – Словно уничтожаешь своего самого злостного врага вместе со всей его планетой. А ну встали оба, быстро!

Те кое-как поднялись на ноги, также напротив друг друга, но уже поодаль.

– Ближе подошли! – скомандовал Курт.

Оба нерешительно, но подчинились команде.

– Смотри, смотри в его лицо, смотри точно в его глаза, будто хочешь забрать их и сожрать. И не смей опускать взгляд. А теперь бей его, – приказал Курт, при этом его кулак резко задергался перед носом Марка, а глаза загорелись в ожидании запечатлеть потоки бешеной ярости, сметающей все на своем пути. И пока он их не получит, не успокоится.

Сжатая в кулак ладонь Марка наконец направилась в лицо, но почему-то передумав либо посчитав, что не дотянется, приземлилась на груди противника, по-детски смешно и не вызвав какого-либо серьезного воздействия.

– Я сказал, подними глаза и бей еще!

Последовал еще удар, уже более смелый.

– Еще, бей что есть мочи, – прозвучала команда, усиленная подзатыльником.

Удар, и уже, как выразило лицо Топора, довольно болезненный.

– Три удара подряд!

Последовали три редких удара в грудь и живот.

– Ты его в рожу, скотина, ударишь или нет?! – выпалил Курт.

Наконец кулак Марка, уже не сдерживая себя, приземлился прямо на нижней челюсти Топора, отчего тот хорошенько качнулся в сторону.

– Прочувствуй и это, – сказал Курт, и в грудную клетку Топора врезался кулак Курта, от чего последний грохнулся на кафельный пол, будто мешок с картофелем, сброшенный с плеча. Ориентацию в пространстве он потерял полностью.

– Вали отсюда до следующего раза! – скомандовал Курт, после чего Топор, еще толком не придя в себя и не в силах разогнуться, исчез, сжигая подошвы.

– Хреново! – заключил Курт, швырнув окурок в раковину. – Будем с тобой каждый вечер теперь заниматься. Я уж точно вложу все силы, чтобы из тебя, тошнотика, сделать человека.

Затем он развернулся и ушел по своим делам.

***

Лежа в кровати, до которой он уже и не надеялся добраться, Марк, наконец, остался наедине со своими размышлениями. Господи, я ударил человека – с ужасом вспоминал он. И эта мысль раз за разом крутилась в голове, не давая покоя. Для него сегодняшние неприятности в умывальнике не были символом какой-то неожиданной, пусть и редкой справедливости или пресловутой победы добра над злом. На сей раз это выглядело совсем другим знамением, больше сходившим за могильную плиту, нагло и твердо возвышавшуюся на рукотворном холме в грозовую ночь. Смерть старой жизни и снисхождение в ад на адские муки – вот чем предвкушалось будущее. В голове крутились вопросы, ненужные вопросы, ведь они ничего не решали. Что его ждало дальше? Что вообще имел в виду Курт? Какие подлости и преступления он еще совершит по его указке? Какие муки совести и душевную тиранию ему предстоит пережить? И он ни разу не ошибся в своих предположениях.