Три солдата

Со двора не доносилось ни звука, только вдали раздавался стук копыт по камням мостовой проезжавшего кавалерийского патруля. Небо покрылось тучами, и в комнате стало темно: отсыревшая штукатурка на стенах покрылась полосами зелени. В зеленоватом свете лица их казались мертвенно бледными, как у людей, проведших много времени в тесной сырой тюрьме.

– У Фюзелли была невеста… ее звали Мэб, – сказал Эндрюс.

– Ах, она вышла замуж за молодца из морского резерва. Свадьба была грандиозная, – сказал Эл.

IV

– Наконец-то я нашел вас!

Джон Эндрюс увидел Женевьеву на – скамейке, стоявшей в конце сада под виноградником. Ее волосы ярко горели в лучах солнца, когда она встала со скамейки. Она протянула ему обе руки.

– Как вам идет это! – воскликнула она.

Он чувствовал только, что ее руки в его руках, видел только ее светло-карие глаза и игру солнечных пятен и зеленых теней вокруг них.

– Итак, вас выпустили из тюрьмы, – говорила она, – и демобилизовали? Как это чудесно! Почему вы не писали? Я очень беспокоилась о вас. Как вы нашли меня?

– Ваша мать сказала мне, что вы здесь.

– Ну, как вам нравится мой Пуассак? – Она сделала широкий жест рукой.

С минуту они стояли молча рядом, смотря по сторонам. Перед деревом был разбит цветник из круглых, огороженных клумб, на которых беспорядочными гроздьями свешивались розы всех оттенков, от розового и пурпурного до нежного абрикосового цвета. Позади цветника ярко-изумрудная лужайка, заросшая маргаритками, спускалась к старому, серого цвета домику, на одном конце которого находилась приземистая круглая башня с крышей как у огнетушителя. За домом стояли высокие, сочно-зеленого цвета тополя, сквозь листву которых просвечивала серебристо-серая поверхность реки и желтые пятна песчаных отмелей. Откуда-то несся одуряющий запах скошенной травы.

– Как вы загорели! – снова заговорила она. – Я уже думала, что потеряла вас… Вы можете поцеловать меня, Жан.

Его руки жгли ее плечи. Пламя ее волос блеснуло в его глазах. Ветер, игравший широкими листьями винограда, производил игру света и теней вокруг них.

– Какой вы горячий от солнца! – сказала она. – Мне нравится запах вашего тела. Вы, должно быть, быстро шли, идя сюда.

– Вы помните весеннюю ночь, когда мы возвращались домой после «Пелеаса и Мелисанды»? Как мне хотелось тогда поцеловать вас, так же как сейчас.

Голос Эндрюса звучал как-то странно, хрипло, будто он говорил с большим трудом.

– Там говорится о «замке очень холодном и очень глубоком», – сказала она с легким смехом.

– И о ваших волосах. «Я ласкаю твои полосы, Мелисанда, я целую твои волосы…» Вы помните?

Они сидели рядом на каменной скамейке, не прикасаясь друг к другу.

– Это глупо! – заговорил Эндрюс возбужденно. – Мы должны иметь веру в самих себя. Мы не в состоянии передать самого маленького романтического эпизода, без того чтобы не пропустить его сквозь литературу. Мы до такой степени отравлены литературой, что не можем уже никогда переживать ее сами.

– Жан, как вы попали сюда? Вы давно демобилизовались?

– Почти всю дорогу из Парижа я прошел пешком. Видите, какой я грязный!

– Удивительно! Но теперь я буду спокойна. Вы должны рассказать мне все с того момента, как мы расстались в Шартре.

– Я расскажу вам про Шартр после, – сказал Эндрюс угрюмо. – Это была одна из самых лучших и самых содержательных недель во всей моей жизни. Целый день идешь под лучами солнца; дорога, как белая лента, бежит по холмам и вдоль речных берегов, где цветут желтые ирисы… То бредешь лесами, полными черных дроздов, пыль легким маленьким облачком клубится у ног, и все время знаешь, что с каждым шагом все ближе к вам, все ближе.

– А как подвигается «Царица Савская»?

– Не знаю. Я уже давно не думал о ней… Вы давно здесь?

– Не больше недели. Но что вы намерены делать?

– Я снял комнату с видом на реку в доме, который занимает очень толстая женщина с красным лицом и пучками волос на подбородке.

– Госпожа Бонкур.

– Именно. Вы, конечно, знаете здесь всех? Это такое маленькое местечко.

– И долго вы пробудете здесь?

– Я не уеду отсюда. Я хочу и работать, и говорить с вами. Могу я иногда пользоваться вашим пианино?

– Как это чудесно!

Женевьева Род вскочила на ноги. Она стояла и глядела на него, прислонясь к вьющимся стеблям винограда, и широкие листья обрамляли ее лицо. Белая тучка, сверкавшая как серебро, закрыла солнце, и молодые, покрытые волосками листья и колеблемая ветром трава на лужайке засверкали серебристым блеском. Две белые бабочки покружились недолго около дерева.

– Вы должны всегда так одеваться, – сказала она, помолчав немного.

Эндрюс засмеялся.

– Чуточку почище, я думаю, – сказал он. – Впрочем, большой перемены от этого не будет. У меня нет другого костюма и до смешного мало денег.

– Кто думает о деньгах! – вскричала Женевьева.

Эндрюсу показалось, что он уловил в ее голосе легкий оттенок аффектации,[78] но он сейчас же отбросил мысль об этом.

– Я думаю о том, нет ли здесь поблизости фермы, где я мог бы достать работу.