Три стервы

Затем в течение нескольких дней тема “Я тебе делаю комплименты, мы все больше симпатизируем друг другу, мы флиртуем, мы заводимся, мы бросаем друг другу мегаостроумные вызовы типа “слабо похлопать меня по заднице перед собранием?” или “слабо потискать меня после собрания?” развивалась по нарастающей. Сексуальный накал становился все более осязаемым, все это продолжало быть игрой, но провоцировало такую сильную фрустрацию, что Эма жаловалась Стервам: скоро она спятит и реально взорвется, если они не переспят в ближайшее время, и к тому же невозможно нормально работать. Она никогда не испытывала такой ломки, потому что давно уже никто не отказывал ей в сексе так долго. А то, что Блестер не меньше ее самой старался поддерживать напряжение, делало парня еще более притягательным. Все, естественно, могло закончиться бурной ночью на шелковых простынях. Но только если не учитывать невыносимость ситуации. Когда Эма и Блестер в конце концов признались, что это уж слишком, они набросились друг на друга в том самом туалете поздно вечером, во время аврала из-за сдачи номера. И не сразу поняли, хорошо ли им было, потому что в тот раз их подгоняло невыносимое нетерпение. Получилось все неловко и быстро, но у Эмы потом подгибались колени, кружилась голова и в глазах сверкали звезды. Ее проект офисного секса мог бы на этом и завершиться, однако экспресс-перепихон в туалете оказался абсолютно недостаточным, чтобы снять напряжение нескольких недель беспрерывной фрустрации. Возможно, они с самого начала зашли очень далеко, потому что даже занятия сексом не могли утолить эту жгучую жажду. После трех сеансов в сортире, когда Эма недоумевала, как ей удается за пару минут перейти от сочинения статьи к позе на четвереньках у унитаза, Блестер объявил, что никогда не сможет продемонстрировать свои сексуальные таланты на пространстве в три квадратных метра. Тогда он выдвинул особо смелый вызов: “Слабо перепихнуться в постели?” И это неизбежно увлекло их к “Слабо пойти в ресторан, чтобы все обговорить?”, затем постепенно адская спираль стала закручиваться все туже, приведя к “Слабо трахнуться у меня дома после вечера у телика?”. Даже если теперь их отношения сильно напоминали семейную жизнь, а у Эмы исчезло всякое желание ходить на сторону (несмотря на ее громкие заявления по поводу бармена из “Скандала”, которого она на следующей неделе непременно и несомненно снимет), секс оставался для них самым прочным и самым простым цементирующим элементом. В этом вопросе, по крайней мере, они понимали друг друга без слов, легко и быстро, и их ничего не сдерживало, никаких табу для них не существовало.

Вот только на сей раз ответ не совпал с Эмиными ожиданиям.

Не хочу больше трахаться в туалете. После этого ты слабее мотивирована на встречу вечером:). Кстати, чтобы быть уверенным, что ты не набросишься на меня в клозете, я перестал писать на службе. Хожу в кафе напротив.

Несмотря на симпатичное подмигивание и милые шуточки, чтобы подсластить пилюлю, отказ очень сильно огорчил Эму. После обработки и перевода в ее мозгу месседж стал звучать так: “Извини, но я не такой грязный развратник, как ты, похотливая сучка, жадная до спермы”. Ее эта трактовка не устраивала, потому что выводила на терзающий вопрос: не является ли ее сексуальное поведение отклонением от нормы? Не извратило ли изнасилование окончательно ее сексуальность?

Именно это наверняка сказала бы Шарлотта, но Эма совершенно искренне была не в состоянии принять некоторые моральные запреты, которые казались ей установленными в высшей степени произвольно. Границы, конечно, необходимы – но главным образом ради удовольствия от их нарушения. Эма полагала, что Блестер разделяет такой взгляд на вещи. По крайней мере, так она считала до сих пор, и ей казалось, что наконец-то она нашла парня, который не ждет от своей девушки, что та будет изображать робеющую девственницу. Парня, с которым можно поиграть и в покорность, и в садо-мазо, не забывая в то же время, что это всего лишь игра и что она не нимфоманка какая-нибудь, способная ради секса отправить на панель собственную бабушку. Блестер не просто следовал за ней во всех эротических фантазиях, но и сам много чего к ним добавлял. Да-да, давай привяжем друг друга, давай будем бить, оскорблять друг друга, превратим постель в поле боя, которое партнеры покидают с синяками, укусами и следами пальцев на шее. Во время своих весьма разнообразных сексуальных практик Эма никогда не чувствовала себя униженной, подчиненной или, наоборот, господствующей. В крайнем случае она изображала скверную девчонку или сексуальную рабыню, которую привязывают, но за пределами постели ее униженное положение никак не проявлялось. Секс был игрой, которую она воспринимала очень всерьез.