Три ступени вверх

Только без толку «лягушка» пялилась. Петенька как поперся на филфак следом за Мией (а она – за компанию с Янкой), так никого другого и не замечал. Странных разговоров – вроде того, про Олесю и Миино «колдовство», – больше не заводил и вообще не особенно навязывался. Ну, кофе из автомата приносил, ну, иногда – приглашения на какие-нибудь «эдакие» мероприятия вроде громкой премьеры или выставки. Мия пару-тройку раз даже туда ходила. На людей посмотреть, себя показать… Если бы не маячивший неподалеку Петенька, она, вероятно, даже познакомилась бы с кем-нибудь. Но с таким сопровождением разве можно знакомство завязать?

Поэтому принимала Мия его приглашения нечасто. Как правило, все с той же милой дежурной улыбочкой отнекивалась – под благовидным каким-нибудь, разумеется, предлогом.

Петенька принимал отказы так, словно ничего другого и не ожидал.

И продолжал в том же духе.

Эйнштейн – про это рассказывала школьная психологиня Леди Гага – говорил, что повторять одни и те же действия, надеясь получить иной, нежели раньше, результат, и есть настоящее безумие. Но тогда в безумцы можно записать половину человечества, так что Петенька сумасшедшим, разумеется, не был. Ну, тормоз. Ну, со странностями. А у кого их нет?

Летом между первым и вторым курсом Петя осиротел. Родители его (Мия почему-то до этого момента полагала, что Петеньку воспитывает одинокая мама), возвращаясь на своем роскошном «Инфинити» с парголовской дачи, угодили под колеса гигантского большегруза. Водитель, работавший без напарника, от усталости задремал за рулем и выехал на встречку. Водителя посадили, да что толку?

В сентябре Петенька явился на занятия с котом на плечах. Охрана его не пропустила, разумеется. Но Петенька – кто бы мог предполагать такие коммуникативные таланты! – довольно быстро договорился с главной гардеробщицей. Гардероб по теплому времени еще не работал, и могучая Зинаида Ивановна, которой было скучно дома, «присматривала за порядком». Петенька объяснил, что кот не привык оставаться один и теперь орет целыми днями. Звукоизоляция в их доме прекрасная, так что соседи не сердятся, но кота – жалко. Зинаида Ивановна прониклась состраданием – не то к осиротевшему Пете, не то к его коту – и, вздохнув, разрешила оставлять питомца в гардеробе. С суровым требованием приличного поведения, разумеется.

Петенька на всякий случай таскал с собой переноску, но кот изображать узника не желал. Предпочитал восседать на отполированной за десятилетия гардеробной стойке либо возлежать на верхней полке одной из вешалок. И вообще вел себя достойнее английского лорда. Те, как известно, время от времени и напиться могут, и вообще «нашалить» (нашумевшая история с якобы сверхъестественно удачным замужеством звезды подиумов Натальи Водяновой тому пример). Кот же ни, само собой, к пьянству, ни к прочим безобразиям был не склонен. Даже более того.

В первую же неделю, освоившись в гардеробе, кот отправился изучать прилегающие к нему пространства – Зинаида Ивановна ахала «да где же этот паршивец», грозила, «если что», карами небесными и полным изгнанием. Но не успела она еще толком проклясть «пропащего», тот вернулся. С добычей. Положил к ногам оторопевшей женщины здоровенную задушенную крысу, вспрыгнул на стойку и принялся умываться. Ясно, что после этого гардеробщицы на своего постояльца едва ли не молились. Очередная добыча – то пара-тройка мышей, то крыса – обсуждалась ими дня по три. Гардеробщицы во главе с Зинаидой Ивановной просили хоть раз оставить красавца на ночь – чтоб всех серых и усатых переловил, – но Петенька не соглашался: нельзя кота надолго бросать, он от стресса с ума сойдет. Даже в перерывах между парами Петенька спускался в гардероб, сажал питомца на плечи, выносил на крылечко «подышать».

Звали кота незатейливо – Смоки, что, как известно, по-аглицки означает «Дымок» или «Туман». Серо-голубая плюшевая шкура действительно цветом напоминала не то дым, не то туман. Не питерский, мертвенно-сизый, а скорее лондонский, больше коричневатый, чем серый, так что имя было в самый раз.

Устроившись на широком подоконнике крайнего окна, Мия нередко подолгу наблюдала за величественно восседающим на гардеробной стойке Смоки.

Хотя вообще-то кошек не любила. Поначалу, в детстве, была к ним просто равнодушна (ну, забавные, ну, пушистые, но чем они симпатичнее, к примеру, белок?), а после начала натурально их бояться. С тех самых пор, как застала соседского Мурзика на теле отчима. Сперва ее тогда охватил мгновенный обжигающий восторг: сдох все-таки, паразит! Отчим то есть, не Мурзик. Но ослепительный восторг моментально сменился столь же пронзительным разочарованием – когда отчим шевельнулся и открыл глаза.

И после сразу нахлынул страх. Почти первобытный ужас. Словно она точно знала: взвившийся пружиной испуганный Мурзик сейчас вцепится прямо ей в лицо. Перепрыгнет через стоявшего впереди Витька – и вцепится. Когтями и зубами вопьется в лицо и… Ей тогда все придумалось, конечно. Но с тех пор при виде кошек след того ужаса холодной лапой трогал сердце.