Три товарища

Я говорил, как думал. Говорил, как считал нужным. Мне было всё равно, обижу ли я кого своими словами или нет. Даже было всё равно, если кто-то сочтёт мои слова нарушением субординации. Мне до смерти надоело повторять одно и то же. Рассказывать и переживать раз за разом. Меньше всего на свете я хотел вспоминать о том, как мы дрейфовали в космосе, как таяли наши надежды, как готовы были сдаться мои друзья. Как заканчивался кислород, как голод крутил желудок, как я пил собственную мочу. Никогда бы я не хотел возвращаться туда, где правили неизбежность и неминуемая гибель. Никогда бы не хотел вспоминать, как тянулась к пистолету рука, как я уговаривал практически сломавшегося Илью продержаться ещё хотя бы сутки. Я выжил и хотел вычеркнуть эти воспоминания из жизни. Я рассказал комиссии абсолютно всё. Ничего не утаил. Рассказал даже о своих переживаниях, с трудом сдерживая слёзы. Но им, судя по всему, не доходило. Они продолжали сомневаться. И с меня было достаточно этого цирка.

На неудобном стуле меня продержали ещё несколько минут. Члены комиссии тихо шептались в своём кругу, что-то обсуждали и делали пометки в блокнотах. Но меня в свои рассуждения не посвящали. Поглядывали иногда, но ничего не говорили.

Минут через пятнадцать они, наконец, пришли к общему знаменателю. Не знаю к какому. Меня не поставили в известность. Возможно, они уже решили, что карьера молодого пилота окончена. Ибо этот пилот не поддаётся управлению. Неуправляемый, как сказала психолог. Я мог лишь гадать.

Глава комиссии, будто специально, чтобы я успел заметить, открыл картонную папку, воздел над головой печать и смачно приложился к бумаге. Затем посмотрел на меня и приказал конвоирам:

— Мы закончили. Уведите пилота.

Когда он сказал "пилота", а не "подследственного", я понял, что всё не так уж плохо. Что мы, возможно, ещё повоюем.

Глава 8. Напрасно потраченное время

Две недели спустя. Москва. Гауптвахта ВКС.

Дежурный, не мигая, смотрел на экран и торопливо проматывал зоны, которые охватывали камеры. В большом трёхэтажном здании на данный момент оставалось лишь трое заключённых. Остальных, специальным приказом, передислоцировали почти две недели назад. И почти две недели наблюдать, в принципе, было не за кем. Только трое тощих бедолаг, которых, опять же специальным приказом, наказали усиленно кормить и ежедневно проводить медосмотр. Кто такие эти трое дежурный не знал. Ему не сказали об этом. Поэтому он торопливо осмотрел все помещения, удовлетворённо хмыкнул и поставил галочку в акте.

— Ну что там? Как они? — подошёл напарник, нажал кнопку на пульте, включая телевизор, висевший на стене.

— Погоди! — первый постарался выхватить пульт. — Семёныч обычно в это время обход совершает.

— Всё нормально, — отмахнулся второй охранник. Убрал пульт подальше от тянувшейся руки, достал сигарету и закурил. — Я его видел. В столовке с сисястой Галкой болтает. Как минимум, минут на тридцать из жизни выпадет. Гарантирую… Ну так а те что? Живы?

— Живы, — дежурный постучал по клавишам и вывел на экран картинки, демонстрирующие одиночные камеры. В трёх камерах трое узников горемычных лежали на нарах и скучали. — Усиленная кормёжка, ежедневные спортивные занятия, медицинские отчёты. Всегда под присмотром, всё, как прописано… Не понимаю только, зачем столько возни ради трёх доходяг. Кто они вообще?

— Старик, — хмыкнул второй после долгой затяжки. — Я знаю не больше тебя. Но мне, в отличие от тебя, по барабану.

— Ради них всё здание очистили, — первый почесал подбородок. — Тебе это не кажется странным?

— Как я уже говорил: по барабану. Главное, чтобы эти трое спокойно жрали и не блеяли. Пусть хоть сто лет здесь сидят.

Но первый охранник не согласился. Хоть он промолчал, не сомневался, что здесь что-то не так.

Внезапно на экране телевизора пошли помехи. Затем, вместо дневного сериала об очередной безответной любви, появилась взволнованная дикторша с центрального канала. Она на ходу засовывала в ухо наушник, торопливо водила пальчиком по экрану планшета, будто искала текст, который собиралась зачитать. Затем ей кто-то подсказал, что она уже в эфире. Дикторша спохватилась, машинально заправила за ухо непослушный чёрный локон и принялась читать взволнованным голосом.