Три товарища и другие романы

Перебранка освежила меня. Однако раздражение не исчезло. Оно даже усиливалось по мере того, как я трезвел. Я казался себе выкрученным мокрым полотенцем. Но постепенно это раздражение на себя самого перешло в раздражение на весь мир вообще — в том числе и на девушку. Ведь это из-за нее я напился. Я поднял воротник. Ну и пусть себе думает обо мне что хочет, теперь это мне безразлично — по крайней мере она с самого начала узнала, с кем имеет дело. А по мне, так и катись все к черту, — что случилось, то случилось. Все равно ничего не изменишь. Пожалуй, так даже лучше…

Я вернулся в бар и теперь уже напился по-настоящему.

IV

Погода стала теплой и влажной, дождь лил несколько дней подряд. Потом разведрилось, стало пригревать солнце. И вот, придя как-то в пятницу утром в мастерскую, я увидел во дворе Матильду Штосс с метелкой под мышкой и с физиономией блаженного бегемота.

— Какая роскошь, господин Локамп, вы только гляньте! Ну не чудо ли? Вот это настоящее чудо!

Я остолбенел от изумления. Старая слива у бензоколонки расцвела за одну ночь.

Она простояла всю зиму кривая и голая, мы вешали на ее ветви канистры и старые шины для просушки, она давно уже превратилась для нас не более чем в удобную вешалку для всякого хлама — от тряпок до автомобильных капотов; совсем недавно на ней развевались после стирки наши синие комбинезоны, вчера еще ничего нельзя было заметить, и вдруг за одну ночь слива преобразилась словно в сказке, окуталась бело-розовой дымкой, и эта светоносная кипень цветов походила на стаю бабочек, чудом залетевшую на наш грязный двор…

— А запах, запах-то какой! — сказала Матильда, мечтательно закатывая глаза. — Просто чудо! Все равно что ваш ром!

Никакого запаха я не чувствовал, но сразу понял, к чему она клонит.

— По-моему, больше похоже на коньяк для клиентов, — заметил я.

Она стала энергично возражать:

— Да что вы, господин Локамп, да вы, наверное, простужены. Или у вас полипы в носу. Полипы теперь почитай что у каждого. Нет уж, у старухи Штосс нюх что у гончей, уж будьте покойны, раз говорю ром — значит, ром…

— Ну, будь по-вашему, Матильда…

Я налил ей стопку рома и пошел к бензоколонке. Юпп уже сидел там. Перед ним была заржавленная консервная банка с воткнутыми в нее цветущими ветками.

— А это еще что такое? — спросил я с удивлением.

— Это для женского полу, — объяснил Юпп. — Когда они заправляются, то получают бесплатно по веточке. Благодаря чему я уже продал на девяносто литров больше обычного. Это золотое дерево, господин Локамп. Не будь его у нас, стоило бы сделать искусственное.

— Да ты, оказывается, деловой парнишка.

Он ухмыльнулся. Его уши просвечивали на солнце, как рубиновые витражи в церкви.

— И фотографировали меня тут, даже два раза, — сообщил он. — На фоне дерева.

— Гляди, еще станешь кинозвездой, — сказал я и пошел к смотровой щели, где Ленц вылезал как раз из-под «форда».

— Робби, — сказал он, — мне тут кое-что пришло в голову. Надо бы поинтересоваться, как там эта девушка, что была с Биндингом.

Я, обомлев, смотрел на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Именно то, что сказал. Ну чего ты уставился?

— Я не уставился…

— Ты вытаращился. Кстати, как ее звали? Пат, а как дальше?

— Не знаю, — сказал я.

Он выпрямился.

— Не знаешь? Да ведь ты записывал ее адрес. Я сам видел.

— Я потерял эту бумажку.

— Потерял?! — Ленц запустил обе руки в соломенные джунгли на голове. — А для чего ж тогда я битый час торчал в саду с этим Биндингом? Он, видите ли, потерял! Но может, Отто помнит?

— Отто тоже не помнит.

Он взглянул на меня.

— Дилетант несчастный! Тем хуже для тебя! Раз ты так и не понял, что это была фантастическая девушка! О Господи! — Он поднял глаза в поднебесье. — В кои-то веки попадается на пути нечто стоящее — и этот нюня теряет адрес!

— Да она и не показалась мне такой уж привлекательной.

— Потому что ты осел, — заявил Ленц. — Болван, не имеющий представления ни о чем выше уровня шлюшек из «Интернационаля»! Эх ты, тапер! Говорю тебе еще раз: такая девушка — редкий подарок судьбы, редчайший! Э, да что ты смыслишь? Ты хоть видел ее глаза? Ни черта ты не видел, кроме своей рюмки!

— Заткнись! — прервал я поток его речи, ибо последние слова его подействовали на меня как соль на открытую рану.

— А руки? — продолжал он, не обращая на меня внимания. — Узкие, длинные, как у мулатки, уж в этом-то Готфрид разбирается, можешь поверить! Святые угодники! В кои-то веки видишь девушку, у которой все как надо: хороша собой, естественна и, что самое важное, с атмосферой. Ты хоть знаешь, что такое атмосфера?

— Воздух, который накачивают в шины, — огрызнулся я.

— Разумеется, воздух, что ж еще! — сказал он, смешивая жалость с презрением. — Атмосфера, аура, излучение, теплота, тайна — это то, что только и способно оживить красоту, одушевить ее. Но что с тобой толковать, твоя атмосфера — это испарения рома…

— Слушай, кончай, а? — зарычал я. — Не то я уроню тебе что-нибудь на макушку!