Три товарища и другие романы

— Ночью тишь. Вдали от всего, — продолжала Кэте. — Неужели вам бы не понравилось?

— Еще как. Только вряд ли бы я долго это выдержал.

— Почему?

— Покой хорош, только когда он и на душе тоже.

— Но я вовсе не покойна.

— Вы знаете, чего хотите. Это почти то же самое, что покой.

— А вы разве не знаете?

— Я ничего не хочу.

Кэте Хэгстрем неторопливо застегивала пальто.

— Что так, Равич? С горя? Или от счастья?

Он нервно усмехнулся:

— Скорей всего и то и другое. Как обычно. Не стоит слишком над этим раздумывать.

— А что тогда стоит делать?

— Радоваться жизни.

Она подняла на него глаза.

— Для этого никто другой не нужен.

— Для этого всегда нужен кто-то другой.

Он умолк. «Что я тут несу? — думал он. — Предотъездная неловкость, напутственная болтовня, пасторские наставления».

— Я не о маленьком счастье, о котором вы говорили когда-то, — продолжил он. — Оно-то расцветает где угодно, как фиалки вокруг пепелища. Я о другом: кто ничего не ждет, тот не обманется. При таком взгляде на жизнь у вас полно новостей и не бывает разочарований.

— Это все пустое, — возразила Кэте. — Годится, только когда ты совсем немощный, пластом лежишь и даже думать боишься. А когда ты уже встал и ходить начал — все. Забываешь напрочь. Тебе этого уже мало.

Косой луч света из окна перерезал ее лицо надвое: глаза оставались в тени, и только губы пылали, как чужие.

— У вас есть свой врач во Флоренции? — спросил Равич.

— Нет. А что, нужен?

— Да мало ли какая болячка может вылезти. Всякое бывает. Мне спокойнее было бы знать, что у вас там есть врач.

— Но я вполне хорошо себя чувствую. А если что — я же всегда могу вернуться.

— Конечно. Это только так, на всякий случай. Я знаю хорошего врача во Флоренции. Профессор Фиола. Запомните? Фиола.

— Наверняка забуду. Мне ведь это не нужно, Равич.

— Я вам запишу. Он за вами присмотрит.

— Но зачем? У меня все хорошо.

— Обычная перестраховка всех медиков, Кэте. Больше ничего. Я ему напишу, и он вам позвонит.

— Ради бога. — Она взяла сумочку. — Прощайте, Равич. Ухожу. Может, из Флоренции я сразу поеду в Канны, а оттуда на «Конте де Савойя» прямиком в Нью-Йорк. Будете в Америке, разыщете вместо меня домохозяйку где-нибудь на ферме, при муже, детях, лошадях и собаках. А ту Кэте, которую вы знали, я оставляю здесь. У нее даже маленькая могилка имеется — в «Шехерезаде». Не забывайте хоть изредка помянуть, когда там будете.

— Хорошо. Водкой, конечно.

— Ну да. Только водкой. — В полумраке приемной она все еще стояла в нерешительности. Полоска света переползла теперь с ее лица на одну из шартрских фотографий. Резной алтарь с распятием.

— Странно, — сказала она. — Мне бы радоваться. А я не рада.

— Так всегда при прощании, Кэте. Даже если расстаешься со своим отчаянием.

Она стояла перед ним, все еще медля, какая-то по-особому трепетная и нежная, исполненная решимости и печали.

— Самое верное при расставании — просто взять и уйти, — рассудил Равич. — Пойдемте, я вас провожу.

— Да.

За порогом теплый уличный воздух обдал их сыростью. Закатное небо раскаленным железом пылало между домами.

— Сейчас я подгоню вам такси, Кэте.

— Не надо. Хочу пройтись до угла. Там и подхвачу. Ведь это чуть ли не первый мой выход на улицу.

— И каково это?

— Пьянит, как вино.

— Может, мне все-таки сходить за такси?

— Нет-нет. Хочу пройтись.

Она смотрела на мокрую мостовую. Потом рассмеялась.

— А где-то в глубине души все еще сидит страх. Это тоже нормально?

— Да, Кэте. Это нормально.

— Прощайте, Равич.

— Прощайте, Кэте.

На секунду она опять замешкалась, словно хотела еще что-то сказать. Потом осторожным шагом сошла вниз по ступенькам, тоненькая, все еще гибкая, и двинулась по улице — навстречу фиалковому вечеру и своей кончине. Больше не оглянулась.

Равич шел назад. Проходя мимо палаты, где лежала Кэте Хэгстрем, из-за двери услышал музыку. От удивления он даже остановился. Новый пациент еще не мог туда въехать.

Осторожно приоткрыв дверь, он увидел медсестру: та стояла на коленях перед радиолой. Девушка вздрогнула и испуганно вскочила. Радиола проигрывала старую пластинку — «Le dernier valse» [25].

Девушка смущенно одернула халатик.

— Это госпожа Хэгстрем мне подарила, — сообщила она. — Американский аппарат. Здесь такой не купишь. Во всем Париже не найдешь. Один-единственный на весь город. Вот, проверить хотела. Он пять пластинок подряд играет. Автоматически. — Она сияла от радости. — Такой тысячи три стоит, не меньше. И пластинок в придачу еще вон сколько. Пятьдесят шесть штук. В нем еще и радиоприемник. Вот счастье-то!

Счастье, подумал Равич. Опять счастье. На сей раз это радиола. Он постоял, послушал. Скрипка порхала над оркестром голубкой, сентиментально и жалостливо. Одна из тех душещипательных мелодий, которые иной раз берут за сердце похлеще всех шопеновских ноктюрнов. Равич обвел глазами палату. Кровать голая, матрас поставлен на попа. Собранное белье грудой валяется у двери. Окна настежь. В них с усмешкой заглядывает вечер. Улетучивающийся аромат духов и стихающие аккорды салонного вальса — вот и все, что осталось от Кэте Хэгстрем.