Три товарища и другие романы

Протарахтев, подкатил «Карл». Кестер и Юпп выпрыгнули из машины. Юпп сиял, как юный Наполеон. Его уши светились что твои витражи в соборе. В руках он держал огромный и чудовищно безвкусный серебряный кубок.

— Уже шестой такой же, — со смехом сказал Кестер. — На что-нибудь другое у них фантазии не хватает.

— Один кувшин? — деловитым тоном осведомился Альфонс. — А тити-мити?

— Отсыпали кое-что, — успокоил его Отто.

— Ну, тогда мы просто купаемся в деньгах, — сказал Грау.

— Похоже, недурной получится вечерок.

— У меня?… — спросил Альфонс.

— Дело чести, — ответил Ленц.

— Гороховый суп со свиными потрохами, ножками и ушами, — произнес Альфонс, и даже Патриция Хольман изобразила на лице безусловное почтение. — Бесплатно, само собой, — добавил он.

Подошел Браумюллер, проклиная свое невезение, с пригоршней промасленных свечей зажигания.

— Успокойся, Тео, — сказал ему Ленц. — В ближайшей гонке детских колясок первый приз тебе обеспечен.

— Ну вы хоть дадите мне реваншироваться коньяком?

— Даже выставим его в пивных кружках, — сказал Грау.

— Ну тут у вас еще меньше шансов, господин Браумюллер, — сказал тоном эксперта Альфонс. — Я еще ни разу не видел Кестера пьяным.

— Я тоже ни разу не видел «Карла» впереди себя, — парировал Браумюллер. — А вот поди ж ты.

— Держись достойно, — сказал Грау. — Вот тебе стакан. Выпьем за гибель культуры под натиском машин.

Собравшись уезжать, мы хотели взять с собой остатки провианта. Его должно было хватить на несколько человек с избытком. Однако, хватившись, мы обнаружили одну лишь бумагу.

— Что за дьявольщина! — воскликнул Ленц. — А, вот в чем дело! — Он показал на Юппа, который стоял, смущенно улыбаясь, с руками, полными снеди, и с животом, набитым как барабан. — Тоже рекорд!

За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась, как мне показалось, слишком большим успехом. От меня не ускользнул и тот момент, когда Грау снова предлагал ей написать ее портрет. Рассмеявшись, она заявила, что это не по ней — длится слишком уж долго, и что фотография — дело куда более удобное.

— А это как раз по его части, — вставил я не без яда. — Может, он напишет ваш портрет по фотографии?

— Спокойно, Робби, — невозмутимо отреагировал Фердинанд, не спуская с Патриции своих огромных голубых детских глаз. — Ты от выпивки становишься злее, а я — человечнее. В этом разница поколений.

— Он лет на десять старше меня, — опять вставил я.

— В наше время это и составляет разницу в целое поколение, — продолжал Фердинанд. — Разницу в целую жизнь. В тысячелетие. Да что вы, сосунки, знаете о бытии! Вы пугаетесь собственных чувств. Вы больше не пишете писем — разговариваете по телефону, вы больше не мечтаете — выезжаете за город на уик-энд, вы разумны в любви и неразумны в политике, вы — жалкое племя!

Я слушал его лишь одним ухом, а вторым прислушивался к тому, как Браумюллер уговаривает Патрицию — уже не вполне трезвым голосом — брать у него уроки вождения автомобиля, обещая обучить ее всем своим трюкам.

Выждав удобный момент, я отозвал его в сторонку.

— Спортсмену вредно, Тео, слишком увлекаться женским полом.

— Мне — не вредно, я устроен замечательно, — заявил Браумюллер.

— Прекрасно. Но предупреждаю: тебе будет вредно, если я хвачу тебя бутылкой по башке.

Он ухмыльнулся:

— Спрячь шпагу, малыш. Знаешь, в чем отличие джентльмена? В том, что он соблюдает приличия, даже когда пьян. А знаешь, кто я?

— Пижон!

Я не опасался, что кто-нибудь из них станет всерьез отбивать ее — такое между нами не водилось. Но ведь я не знал еще в точности, как обстоит дело с ней самой. Вполне могло статься, что она пленится кем-нибудь из них. Мы еще слишком мало знали друг друга, чтобы я мог быть уверен. Да и как вообще можно быть уверенным?

— Давайте незаметно исчезнем! — предложил я.

Она кивнула.

Мы шли по улицам. Стало сумрачно, улицы окутал серебристо-зеленый туман. Я взял руку Пат и сунул ее в карман своего пальто. Так мы шли долго.

— Устали? — спросил я.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Не зайти ли нам куда-нибудь? — показал я на ряд кафе, мимо которых мы проходили.

— Нет. Нельзя же все время…

Мы побрели дальше и добрались так до кладбища. В каменном водовороте домов оно было как тихий остров. Деревья шумели. Их верхушек уже не было видно. Мы отыскали пустую скамейку и сели. Вокруг фонарей, стоявших на краю тротуара, дрожали оранжевые нимбы. В сгущавшемся тумане вершилась волшебная игра света. Охмелевшие майские жуки медленно отделялись от липовых крон, окружали фонари, тяжко бились о влажные стекла. Туман преобразил все — приподнял, растворил; отель напротив нас уже плыл, как океанский лайнер, нависнув освещенными каютами над черным зеркалом асфальта; серой тенью торчавший за ним собор обернулся призрачным парусником с высокими мачтами, таявшими в багрово-сизом мареве… А в дымке за ними уже плыл караван домов…

Мы молча сидели рядом. Туман и нас, как и все вокруг, сделал какими-то нереальными. Я взглянул на девушку — в ее широко распахнутых глазах отражалось пламя фонарей.

— Иди ко мне, — сказал я, — поближе, а не то тебя унесет туман…