Три царицы под окном

— Вообще-то, насколько я знаю, такие объявления редко вот так вот, в открытую, подают…

— Почему это?

— Да так принято. Обычно вместо имени и телефона люди свой абонентский ящик указывают, и все.

— А зачем? Зачем абонентский ящик?

— Ну, я не знаю… Мало ли…

— Ой, да нет у меня никакого такого ящика! Давайте прямо так и напечатаем, как придумали!

— Ну что ж, тогда назовите ваш телефон, но имя печатать не будем…

— Ой, ну хорошо, — согласилась Тамара. — А когда газетка с моим объявлением выйдет? Не подскажете?

— Не знаю. А вам побыстрее надо?

— Ну да! Побыстрее!

— Ну хорошо… Я попытаюсь его отнести в сегодняшнюю верстку…

— Спасибо вам большое, девушка! Дай вам бог здоровья да жениха хорошего!

— И вам того же! — рассмеялась на том конце провода случайная собеседница. — Удачи вам. И тоже жениха хорошего…

* * *

Голова болела нестерпимо. Соня давно уже проснулась, но не было сил оторвать голову от подушки. Время было совершенно наглым образом послеобеденное, и даже более того — день явно клонился к вечеру. Бездарная суббота получилась. Жалко. Интересно, чего они там в коктейли свои подмешивают зловредного? Сроду она их не пила, коктейли эти… Хорошо, что завтра еще один выходной, не надо на работу идти. А то бы точно прогуляла… наверное.

Воспоминания о вчерашнем вечере приходили в голову отдельными и несъедобными порциями, вразнобой, пока не сложились в единую картинку. Не то чтобы совсем в ужасную, но достаточно противную. Даже и думать о ней не хотелось. Не будет она, как Скарлетт О’Хара, вообще об этом думать. Не стоит того. Подумаешь, лишний раз убедилась в том, что никогда и ни с кем она не сможет «построить любовь». Дурацкую фразу эту — «строить любовь» — она часто слышала из телевизора, когда Томочка смотрела по вечерам свое любимое реалити-шоу. Там молодые ребята все любовь строили и все никак построить не могли…

Вообще она давно уже пришла к выводу, что любовь — это чувство особенное, может, даже первородное где-то, как, например, редкая группа крови. Кому-то дается природой, кому-то нет. И ни воспитать, ни взрастить искусственно в себе его невозможно. Или есть оно, или нет. Вот взять хотя бы, например, любовь родительскую, внутрисемейную. Каждый же родитель полагает, и совершенно искренне, что он своего ребеночка непременно любит! Кормит, одевает, помогает, по врачам водит, школьные собрания исправно посещает… Вот как их Томочка, например. Уж как рьяно она свой сестринский долг исполняла, попроворнее любой матери! А исполнила — и все, и не стало в их жизни Томочки… Отстаньте от меня, говорит… Ну, и где она теперь, эта ее сестринская любовь? Куда делась? Исчезла вместе с чувством исполненного долга? А может, ее и не было вообще? Любви-то? Природой не заложено? Тогда кто они вообще для нее были? Субъекты для исполнения святого подвига, как ни парадоксально и ни жестоко это звучит? Нет, никто не спорит, конечно. И в самом деле — подвиг. А она, Соня, по отношению к Томочке есть просто распоследняя и ничтожная эгоистка. А только больно иногда бывает. Очень. Так сильно больно, будто от нехватки кислорода умираешь. Очень уж кусочка любви хочется. Особенно в те моменты, когда одиночество внутри тебя заболевает, и никуда от этой проклятой болезни не спрячешься — ни в книжку, ни в наушники с музыкой, ни в саму себя — никуда! Душа все прежние радости-удовольствия отторгает напрочь, бунтует, хнычет, температурит, просит хоть малую порцию любви, как таблетку аспирина… Потом все проходит, правда. Простуда же тоже со временем проходит? Душа встряхивается, чистит перышки после болезни, и наступают дни Великого Одиночества, когда никто тебе, кроме самой себя, не нужен, и любви никакой тоже, кажется, не требуется…